— Слушаю тебя, — говорю я и тоже ложусь на бок.
Мы смотрим друг на друга.
— Мама меня не любила. Залетела от препода, собиралась сделать аборт, но он уговорил рожать. Пообещал денег, помощь. Когда мне исполнился год, мама вышла замуж за одного бравого майора и родила Соню. Вот Соню она любила. Потом Дашка родилась. Так сложилось, что они четверо были как семья, а я — как подкидыш какой-то. Меня терпели даже не из жалости, а ради алиментов, на которые мы все жили. Отец щедро платил.
— Сочувствую тебе.
— Я обожал мать до трясучки. Готов был ради неё на всё. Мечтал спасти от какой-нибудь опасности, чтобы она увидела, какой я добрый и хороший, как сильно я её люблю, и тоже меня полюбила. Я хотел, чтобы она обнимала меня и целовала, как сестёр. Но мать никогда меня не целовала, только ругала и била. Не спорю, я сам нарывался, характер у меня всегда был дурацким, да и била она несильно, просто…
Сердце сжимается от острой боли. Я знала, что услышу историю детской травмы, но не успела подготовиться.
— Синяки, конечно, оставались. Я их скрывал. Но отец всё равно узнал и поговорил с матерью. После этого она стала бить аккуратнее и придумала другие наказания. Более унизительные. Ставила меня на колени при посторонних, говорила обидные шутки, а сёстры смеялись надо мной.
Как вынести этот ужас? Я моргаю, чтобы не заплакать.
— А ведь в то время я уже был довольно взрослым. Я мог дать сдачи или оскорбить её в ответ. Но я этого не делал. Находил какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы играть жертву. И продолжал её любить. Я всё думал, а вдруг она дойдёт до последней черты и опомнится? Осознает, что поступала со мной жестоко и несправедливо. Мне так хотелось от неё любви.
Кажется, он сам сейчас заплачет. Глаза цвета серой умбры подозрительно блестят. Я беру его за руку и сжимаю в знак поддержки. Его пальцы теплее моих.
— А потом я переехал к отцу, поступил в вуз и встретил Киру. Меня сразу к ней потянуло — я думаю, потому что она терпеть меня не могла. До неё я встречался с девчонками, целовался, обнимался и даже… изучал анатомию через одежду. В общем, обычный опыт, как у всех мальчиков. А с Кирой прямо торкнуло. Сильно так вштырило.
— Сколько ей было лет? — спрашиваю я, хотя знаю ответ.
— Столько же, сколько тебе сейчас.
— А тебя не смутило, что она в два раза старше тебя?
— Нет, наоборот, — отвечает он. — Меня это возбуждало.
Прикусываю губу, чтобы не ляпнуть чего-нибудь гадкого про эту тётку.
— Она это просекла и начала пользоваться мной. Заставляла пылесосить вместо неё, мыть окна и чистить картошку. Если очистки были слишком толстыми, она могла меня ударить, а если я был послушным и вёл себя идеально, то кое-что разрешала…
Он замолкает, а белые щёки неудержимо краснеют. Я кладу руку ему на лицо, и он трётся об неё, как котёнок, а потом целует центр ладони.
— Секса у нас не было, она ни разу не согласилась. Сама получала удовольствие, а меня динамила. А мне рвало крышу. Я каждый раз надеялся на секс. Делал всё, что она приказывала, стоял перед ней на коленях.
Как перед матерью.
Вот поэтому его и штырило — новая одержимость, да на старые дрожжи.
— Но ты ведь тоже кончал?
— Да. О Господи, да…
— Сколько баллов из десяти? — спрашиваю я.
Зря я его терзаю, но мне так хочется услышать ответ.
— Десять.
С ней было десять баллов, а со мной — сто!
Какая же я идиотка! Мне тридцать четыре года, у меня долгов на полтора миллиона, в моей косметичке лежит компромат на этого парня, который не сильно-то повзрослел за прошедшие десять лет, — а я соперничаю с пьянчужкой, в которую он был влюблён на первом курсе. Ревную его.
— Эта фигня продлилась пару месяцев, а потом отец что-то заподозрил. Выгнал Киру, а меня потащил к психологам. Только лечение не помогло. Я всё равно хотел от женщин унижений, психологического давления, рукоприкладства. Меня всё это адски возбуждало, просто чудовищно, а нормальные отношения казались пресными. Я, конечно, попробовал встречаться с хорошей девушкой — с Асей Одоевской. Мы даже жили вместе. Я думал, что меня это образумит, но в итоге сорвался и ушёл в загул. Менял девушек каждую неделю, спал со всеми подряд, искал ту, с которой испытаю хоть что-то, похожее на настоящие эмоции.
— Нашёл?
— Нет.
— А почему ты не пошёл в БДСМ-клуб? — спрашиваю я. — Если тебя тянуло к доминирующим женщинам, то можно было поискать в тематических клубах. Или хотя бы в интернете. Есть же какие-то сообщества.
— Я ходил, — признаётся он. — Эти «домины», которые готовы тебя отдоминировать за сто баксов в час, — такая дешёвка. Такая откровенная фальшивка. Я начинал ржать, когда они пытались мной командовать. Полный антисекс, я их даже не хотел.
— Понятно.
— Я ударился в работу. Встречался с кем-то ради секса, но ничего серьёзного. А потом опять сошёлся с Асей. Наши отцы дружили, поэтому мы часто виделись, общались в одном кругу. Мы поженились, и меня, в принципе, всё устраивало. — Он замолкает и добавляет: — А потом я встретил тебя.
Мне очень интересно, что он скажет. Хотя он пожалеет о каждом своём слове, когда поймёт, кто его предал. Это случится завтра или послезавтра, когда Настя потребует развода из-за его измены.
— А что я?
— Ты меня зацепила. В тебе есть что-то странное — то, что пробуждало мои воспоминания, эмоционально раскачивало. Ты была и доброй, и злой, и внимательной, и отстранённой, и нежной, и агрессивной. Тебя кидало из крайности в крайность. Я сразу понял, что ты меня хочешь, но ты не заигрывала со мной, не старалась понравиться, как другие женщины. Временами казалось, что ты меня ненавидишь, и я дерзил тебе в ответ. Нёс всякую херню, чтобы посмотреть на твою реакцию. Иногда ты конкретно жестила, и тогда у меня вставал член. Я дрочил на тебя несколько раз.
— Оу…
— Ну ты же знала?
— Догадывалась.
— Ты видела мою эрекцию, — настаивает он.
— Да, видела. В баре.
— Когда ты поняла, что я ведусь на грубое обращение?
Когда поговорила с Кирой Платоновой. Но и до этого были звоночки.
— Когда ты поцеловал мне ногу на пляже. Это было неожиданно и очень необычно. А потом я наблюдала за тобой и делала выводы.
— Я так и думал.
— А вчера я решила проверить догадки и приказала тебе расстегнуть рубашку. И ты подчинился. А потом приказала упасть в воду — и ты упал.
Его губы разъезжаются в улыбке:
— Я вчера весь день охреневал от твоего поведения. Гадал, насколько далеко ты зайдёшь в своём наглом доминировании.
— А я гадала, когда ты скажешь стоп-слово. Например, «ты уволена».
— Это не игра, Яна. В реальной жизни нет стоп-слова. Есть только мы и наши желания. Ты вчера сказала очень важную вещь: «Нет никаких запретов. Нет никаких правил. Есть только мы — мужчина и женщина». Я раньше этого не осознавал, а ночью как будто что-то перещёлкнулось внутри. Как будто компьютер перезагрузили — и сразу стало так легко, так всё понятно.
Я смотрю на него, впитывая каждую чёрточку, каждую эмоцию на воодушевлённом лице.
— Что тебе понятно?
— Что только я контролирую свою жизнь, — отвечает он, блестя глазами. — Я могу быть снизу, если захочу, но могу быть и сверху. Я не жертва. Я имею право выбирать. И что бы я ни выбрал — это нормально. Спасибо, что помогла мне это осознать.
Я не знаю, что ему ответить. Я рада, что мне удалось сломать сценарий, по которому он всегда внизу, — отверженный, униженный и нелюбимый. Хоть что-то хорошее я сделала для этого человека.
Я придвигаюсь к нему вплотную и кладу ладонь на ширинку:
— Хочешь быть снизу? — спрашиваю я заговорщицким шёпотом. — Здесь. Сейчас.
Он не успевает ответить, как я оказываюсь на нём верхом. Завожу его руки за голову и прижимаю к полу: