— Скорее всего.
— Никита, ты же понимаешь, что ОБЭП тоже до этого докопается? До участия «Скорпиона» в этом деле.
— Мы не сделали ничего противозаконного.
— Мы помогли отобрать фирму у владельца.
— Мы не сделали. Ничего. Противозаконного, — жёстко повторяет Никитос. — Влад добровольно женился, развёлся и переписал фирму на Настю Одоевскую. Мы же к нотариусу ездили. Всё абсолютно законно, комар носа не подточит.
— Ну хорошо, с точки зрения закона мы чисты. А с точки зрения морали?
Никитос закатывает глаза.
— Какой чай ты будешь? — он шарит в деревянной коробке, где хранятся пакетики с чаем. — Хотя выбора нет. Остался только чёрный с бергамотом.
— Никита, помоги вытащить Влада из СИЗО! — прошу я. — Мы его подставили, работали на стороне его врагов, отобрали «Питерстрой». Понятное дело, что это и без нас бы случилось, но так вышло, что мы приложили руку.
Никитос усмехается, и я понимаю почему: я приложила не только руку, но и другие части тела.
— У тебя же есть связи в полиции, — продолжаю уговаривать я. — Помоги ему. Ну хочешь, я на колени стану?
— Яна, ты с ума сошла? Какие к чёрту колени? Не кипишуй, всё будет нормально! Следствие разберётся, насколько он виновен. Он всё-таки десять лет проработал в «Питерстрое» — можно сказать, управлял компанией вместо отца. Это мы решили, что он ничего не знал про бюджетные деньги, а как там было на самом деле — кто его знает?
— Я знаю! Он понятия не имел о махинациях отца!
— Да что ты так рьяно его защищаешь? — не выдерживает Никитос. — Кто он тебе? Муж, брат, сват?
— Он отец моего ребёнка. Я беременна. Вытащи его из СИЗО, пожалуйста! Сделай так, чтобы с него сняли все подозрения. Верни ему честное имя, у него больше ничего не осталось. Умоляю, Никита, спаси его, и я сделаю для тебя всё, что попросишь.
— Твою ж мать! — вырывается у Никитоса. — Янка!
— Ну что? Я же не специально залетела! Я этого не планировала.
Он смотрит на меня со смесью жалости и досады.
— А ты не думала сделать?..
— Нет! — перебиваю я. — Мне тридцать четыре года, это первая моя беременность.
Я рожу этого ребёнка, даже если весь мир будет против. Я так его люблю, что сердце трепещет от счастья. Но этого я Никитосу не говорю, не хочу травмировать его силой своих чувств. Ему и так нелегко. Он на несколько секунд закрывает лицо руками и пытается смириться с тем, что его любимая женщина беременна от другого. Я терпеливо жду его решения.
— Ладно, — наконец произносит он, — я ему помогу, но при одном условии: ты никогда больше с ним не встретишься. Не напишешь ему, не позвонишь. Вычеркнешь его из своей жизни и, уж конечно, не расскажешь про ребёнка. Он не должен о нём узнать, иначе испортит жизнь вам обоим.
Я машинально качаю головой, Никита повышает голос:
— Яна, мне надоело разбираться с твоими проблемами! То Кропоткин, то Дроздов, то ещё кто-нибудь! Ну сколько можно? Ты мутишь с мужиками, не задумываясь о будущем, а я потом разгребаю дерьмо! Ты хоть представляешь, каких людей мне придётся напрячь, чтобы повлиять на следствие?
— Я всё понимаю. Правда. Прости меня. Помоги ему.
Я смотрю на него самым кротким и умоляющим взглядом, какой могу изобразить. Я должна спасти Влада.
— Пообещай, что забудешь о Дроздове, — требует Никитос. — Иначе я и пальцем ради него не шевельну.
— Хорошо, я забуду, — произношу я. — Я больше никогда с ним не встречусь. Не расскажу о ребёнке.
Лучше бы он секса попросил, честное слово!
Мне было бы не так больно.
Это дело оказывается не таким простым, как мне представлялось. Хорошо, что я работаю у Зары Давидовны всего три дня в неделю, поэтому в свободное время тусуюсь в офисе «Скорпиона». Помогаю Никитосу всем, чем могу. Но ему помощь требуется в основном по текущим делам, которые он забросил ради Влада.
Попасть в СИЗО удаётся через пару дней. Разумеется, только Никите и только в качестве адвоката Влада Дроздова. У Одоевского и Грушина есть свой адвокат, но защищать Влада он не собирается.
Весь день сижу на нервах. Пытаюсь сосредоточиться на расшифровке какой-то важной диктофонной записи, которую меня попросил обработать Никитос, но мысленно блуждаю по тюремным лабиринтам в поисках моего возлюбленного. Его хоть в отдельной камере держат или со всякими отморозками? У него есть всё, что нужно? Одежда, шампунь, зубная паста?
Никита возвращается поздно вечером — уставший, голодный и злой. Я предлагаю ему большую чашку кофе с обезжиренным молоком и бутерброд из цельнозернового хлеба с диетическим сыром. Специально для него купила: он же сидит на диете.
— Ну рассказывай! Ты его видел?
— Видел.
— Как он?
— В целом нормально. На жару только жаловался.
Я пытаюсь скрыть эмоции, но воспоминания обрушиваются на меня лавиной. Он ненавидит жару, он мгновенно обгорает на солнце, он любит тень и прохладу, как в лесных заброшенных храмах. Он любит лежать на спине и рисовать в блокноте древние символы викингов.
— Ты был в камере?
— Да.
— Много там народу?
— Битком.
Хоть бы никто не причинил ему зла!
— А у него есть… Ну, всё что нужно?
— Не было, — отвечает Никитос, с шумом прихлёбывая кофе. — Его не дома арестовали. Пришлось купить ему зубную щётку и кое-что по мелочи. Блок сигарет попросил и чёрного чая.
— Он начал курить?! Он же бросил!
— Не знаю, я не спрашивал. Но это обычное дело, в тюрьме сигареты всем нужны, даже некурящим.
Он так буднично это говорит, а у меня сердце разрывается. Не выдерживаю и начинаю плакать. Слёзы градом текут по щекам, а перед глазами стоит его лицо — нежное, чистое, слово тронутое перламутровой пудрой. Пушистые ресницы, твёрдые скулы, мягкие губы. Он не должен был попасть в тюрьму! Ему там не место!
— Ну не реви, Яна, — утешает меня Никита. — Всё будет нормально.
— А ты можешь кого-нибудь попросить, чтобы его перевели в отдельную камеру, где нет опасных преступников? — прошу я.
Он усмехается:
— Нет смысла заморачиваться с переводом. Я освобожу его.
— Ты сможешь его освободить?!
— Смогу. Обещаю. А теперь вытирай слёзы и больше не реви.
Он кажется мне Господом Богом в этот момент. Я смахиваю слёзы, наклоняюсь и целую его в губы. Первую секунду Никитос шокирован, он замирает, задержав дыхание, а потом вскакивает и обнимает меня. Целует по-настоящему, жарко, глубоко. Я уже жалею о своём порыве, но прервать поцелуй мне кажется невежливым. Я терплю, хотя это не так уж сложно. Я ожидала, что будет намного хуже.
— Он удивился, увидев тебя? — спрашиваю я, едва губы Никитоса отрываются от моих.
Он смотрит на меня, словно пьяный. Моргает.
— Удивился так, что челюсть отвисла. Сказал, что у него нет денег на адвоката. Я ответил, что займусь им бесплатно, в рамках моей личной благотворительности. Он не стал отказываться. Поблагодарил за доброту.
— А он… Он не спрашивал обо мне?
Никитос качает головой:
— Нет. Но в процессе разговора я понял, что он тебя…
— Что? Что, Никита?
— Что он тебя ненавидит.
Ну и пусть ненавидит, он имеет право.
На мою решимость вытащить его из тюрьмы любой ценой это не влияет.
Никитос развивает такую бурную деятельность, что общаться приходится в основном по телефону. Он встречается со следователями, свидетелями и адвокатом Одоевского и Грушина. Тратит кучу времени и денег, чтобы помочь Владу. Задействует все связи своей непростой семьи.
Сообщает мне о результатах.
Да, я была права, Влад ничего не знал о махинациях отца и его лучшего друга. Никогда не вникал в финансовую отчетность «Питерстроя», предпочитая заниматься исключительно творческой работой. Знал, что отец богат, но думал, что это честные деньги. Честным путём Юрий Николаевич тоже неплохо зарабатывал, правда, и тратил много.