Вбегаю в свою комнату, быстро одеваюсь и мчу к машине. Я продал мотоцикл и купил эту старую колымагу, потому что после операции маму предстоит возить в клинику, а тащиться в такси ей точно будет неудобно.
В палату я буквально влетаю. Успеваю навестить маму. Она держится молодцом и выглядит неплохо, что не может не радовать и напомнить мне, что я поступил, хоть и по-скотски, но правильно. В каком-то изощренном, конечно смысле. Но я не мог дать ей уйти. Она самый близкий для меня человек на всем белом свете. Она воспитала и вырастила меня, всегда ставила меня на первое место. И я бесконечно люблю ее. Хочу, чтобы она жила, хочу дать ей все то, чего она была лишена.
Как всегда, рядом с ней я нацепляю на лицо беззаботную улыбку, но внутренности кровоточат при каждом ее вопросе о нас с Севой. Я решил сказать ей о нашем расставании, только когда она полностью придет в норму.
Маму еще пару дней будут держать в клинике, а потом мне можно, наконец, забрать ее домой.
***
После того, как покидаю клинику, пересекаемся с парнями.
От Стаса как обычно прилетает очередная проповедь, и я начинаю подозревать, что он к ним заранее и тщательно готовиться. Репетирует перед зеркалом или что-то похуже. Читает определенную литературу.
Мельник, наоборот, молчалив. Выглядит слегка взвинченным и нервным. Смотрит как-то странно. Будто ждет чего-то. И я даже знаю, чего именно. Он ждет, что я, наконец, расскажу ему более правдоподобную историю о том, откуда получил деньги.
Знаю, что Вася не дурак, и в шутливую версию про нечаянно найденный клад не поверил, но я не намерен ему рассказывать правду. Потому что он, — даже сильнее Савельева — может начать меня убеждать, что я поступил правильно. А это последнее, что я хочу услышать от друга.
Вечером Вася первым нас покидает, а когда о том, чтобы вернуться домой подумываю и я, Стас, под предлогом, что его мать очень просила позвать Зимнего на ужин, тащит меня к себе. А потом уже его мать чуть ли не силой заставляет остаться у них на ночь.
— Ты притащил меня домой, чтобы побыть нянькой? — спрашиваю друга, устраиваясь на полу возле его кровати, на нескольких слоях одеял и щедро обложенный подушками. — Но почему тогда я сплю на полу? Разве нянька не должна лучше заботиться о своем подопечном и ставить его комфорт выше своего.
— Ты сильно-то не борзей, — глумливо скалится Савельев, — Может, в стенах Малахитового ты и прынц, но в моем доме это право отдано мне. Так что на полу спишь — ты.
Растянувшись на спине, завожу руки за голову.
— Я прекрасно слышал, как твоя мама говорила тебе уступить гостю кровать.
Стас якобы удивленно оглядывает свою комнату.
— Не вижу никаких гостей, — поворачивает голову на меня, — О, только один самовлюбленный бухой идиот на полу.
— Я не бухой.
— Потому что я за тобой слежу. Кстати, ты сегодня получше выглядишь. Даже улыбаешься. Отпустило немного?
— Нет. Но… мне снилась Сева. — прикрыв глаза, улыбаюсь, как дурак, — И то, что я с ней проделывал, было круче самого горячего порно.
Кровать Стаса скрипит, а затем его голова обеспокоенно смотрит на меня.
— Может, мне попросить у мамы клееночку? Чтобы ты постелил под себя. Так-то ты мой друг и все дела, но я предпочитаю, чтобы в этой комнате только я метил территорию. Не хотелось бы после тебя тут хлоркой все оттирать.
Выбрав самую тяжелую подушку, кидаю ее прямо ему в лицо.
— Как получится. — зевнув, говорю я. — Ничего не обещаю. Но хлорку все же купи.
*
Я оказываюсь заложником семьи Савельева. Но мне грех жаловаться. Его мама порхает вокруг меня, словно я ее единственный родной сын, а Стаса усыновили по какой-то нелепой случайности, и он так и не смог стать желанным. Так что я с чистой совестью троллю друга, пока уничтожаю тарелку рисового супа и сообщаю ему, что если проживу с ними больше недели, то явно спихну его с трона.
Так проходит пару дней. Подходит дата маминой выписки. И мы втроем заваливаемся вечером ко мне.
Первым делом я забегаю в свою комнату, чтобы переодеть футболку Стаса, которую его мама дала мне по ошибке, и на которую, как выяснилось уже в машине, даже нельзя дышать.
А когда выхожу, слышу, как Стас орет мне с кухни:
— Ты почему оставил яичницу, Зимний? Чтобы она протухла? Андрюх, ты же вроде чистюля, когда тебя так размазало в свинью? — а следом. — С каких пор ты пишешь себе милые записочки? Или стоп…
— Какая еще яичница? — удивленно интересуюсь я, заглядывая в дверной проем.
Стас пялиться на какую-то бумажку.