Но здравую мысль — срочно выйти вон, сесть в машину и уехать, я почему-то отметаю в сторону.
Что-то внутри уверяет — он здесь.
Снимаю обувь, оставляю сумку и, крепко сжимая в руке телефон, иду вперед. Не решаюсь посветить себе. Моим помощником является тусклый лунный свет, просачивающийся в окна. Вначале я думала пойти в комнату Андрея, но что-то заставляет зайти в гостиную и тут же остановится.
В комнате витает сигаретный дым и запах алкоголя. На прямоугольном стеклянном столе стоит бутылка. Она наполовину пуста. А рядом громоздятся какие-то помятые бумаги.
Андрей лежит на спине на диване, его левая рука опущена на глаза, правая сползла вниз и дотрагивается пола. Из одежды на нем только мягкие спортивные брюки, торс обнажен. И я завороженно наблюдаю, как вздымается и опускается его грудь.
Он всегда казался мне идеальным. И в тот первый день, когда я увидела его в аудитории, и во все последующие дни наших встреч. И даже сейчас, несмотря на то, что он причинил мне чудовищную боль, я стою, смотрю на него спящего и не могу себя заставить отвести от него взгляда.
Очень медленно мои ноги подходят к краю дивана. К тому, где располагаются его ноги. Бесшумно опускаю телефон на край стола, а сама аккуратно забираюсь на широкий подлокотник и… любуюсь Зимним принцем.
Меня можно смело упрекать. Я слабовольна. Моя гордость где-то скончалась.
Ведь, если теория Мельников верна, то я любуюсь человеком, который отрекся от меня ради денег. Фактически, продал… Даже в мыслях сочетание этих слов приносит тугую боль.
Но… он ведь пошел на этот шаг не ради роскоши и материального блага. Ему нужны были деньги, чтобы спасти свою мать… И вопрос, как бы поступила я, оказавшись на его месте, не приносит облегчения. Потому что, положа руку на сердце, я могу сказать, что не знаю.
Правда в том, что я не была в его положении. И не могу узнать, как бы я повела себя. Но все же эта правда не отменяет того, что я чувствую себя полностью разбитой. Преданной. Обманутой.
Преданной практически всеми, кто мне дорог. Один только Лева был всегда на моей стороне.
Андрей вдруг начинает сопеть. Убирает руку от глаз. Шевелится.
Его лицо выглядит невинным и убийственно прекрасным. Оно убивает весь здравый смысл в моей голове, так как я испытываю почти нездоровое желание коснуться того, кто, возможно — скорее всего — , променял меня на деньги.
Но он поступил так ради матери! — негодует голос в моей душе.
В комнате темно, но я уже привыкла к ней и замечаю, что он открывает глаза. Моргает. Щурится. Голова Зимнего склоняется в сторону, и он сипло произносит:
— Северное сияние, ты снова пришла ко мне во сне.
От звука его голоса, сонного и при том такого теплого по позвоночнику проносится электричество. Мои ворота рушатся. Я резко нахожу свой план полностью провальным и решаю, что у меня появился новый план — бежать.
Но как только предпринимаю попытку встать, он опережает, вскакивает и хватает за руки.
— Пожалуйста, прекрасный сон, останься сегодня со мной. — невозможно не ощутить, как сильно от него разит алкоголем, но меня это, по странности, не отталкивает и не смущает. — Что мне сделать, чтобы ты осталась? — он тянет меня на себя и я безвольно падаю к нему на колени. А он начинает лихорадочно целовать мои руки, волосы, шею. Обнимает, гладит, шепчет, словно безумный, — Ты сегодня даже пахнешь, как настоящая Сева. Как моя милая любимая Севушка.
Он трется своим лицом о мою щеку, шею, просит обнять. И я поддаюсь его ласкам. Обнимаю. Не могу иначе. Я просто не способна его оттолкнуть, потому что тоже безумно по нему скучала. Мне так сильно его не хватало, словно меня лишили воздуха.
Слезы появляются в уголках глаз, и я тихо шепчу на ухо Андрея:
— Скажи, ты променял меня на деньги, чтобы вылечить маму?
Чувствую, как его тело тут же напрягается. Превращается в камень. В твердую глыбу. Он сжимает меня в своих руках так сильно, что на миг мне становится трудно дышать.
— Я тебя не отпущу. Не отпущу. Я должен, но не могу…
— Не отпускай. — отвечаю я, поглаживая его по спине. — Только ответь на мой вопрос, пожалуйста.
— И ты не уйдешь этой ночью?
— Не уйду.
— Обещай мне.
— Обещаю.
Отодвинувшись, он берет мое лицо в свои ладони и внимательно вглядывается в глаза. Большими пальцами гладяит кожу на моих щеках.
Его тьма с мучительной тоской вглядывается в мою.