На полу длинная сиреневая дорожка с жёлтыми полосами по краям — ужасы советского прошлого. Вязаная кофточка на спинке стула. Я уже давно забыла о её существовании, некоторые вещи совершенно стёрлись из памяти, а ведь я её, когда-то, так любила.
Пощупала рукой подушку — перьевая. Я такими уже много лет не пользуюсь. Проклятая аллергия на пух и перо. А в юности спала и ничего. Белоснежное, накрахмаленное постельное бельё, из квадратного проема пододеяльника видно атласное ватное одеяло. Под ним было так уютно и тепло спать!
Так странно! Я будто спала и не спала одновременно. Слишком много деталей, вещей из моей молодости, давно позабытых. На письменном столе старая настольная лампа, железная и ужасно тяжёлая. Деревянная карандашница, расписанная под хохлому. Всё такое близкое и в то же время далёкое. Оставшееся в счастливом и безмятежном прошлом.
Я осторожно, стараясь не спугнуть то ли сон, то ли явь, откинула одеяло и встала босыми ногами на холодный пол. На цыпочках подошла к окну и, отодвинув тюль, посмотрела на улицу.
Густая, пышная крона старого тополя привычно загораживал весь вид из окна. Так было всегда, сколько я себя помнила. Только зимой, сквозь голые ветки можно было увидеть дом напротив, и идущих по тротуару людей. Сейчас тополь зеленел молодыми, глянцевыми листочками.
Я погладила пальцами поверхность стола, потрогала карандаши в карандашнице, они ответили деревянным перестуком, как коклюшки для плетения кружева.
Подошла к трельяжу, чтобы понюхать стоящие на нём флакончики с духами и вспомнить стёршиеся из памяти ароматы. Бросила взгляд в зеркало и обомлела!
Я смотрела на себя молодую, совсем девчонку, и не могла отвести глаз. Гладкая кожа, чёткий овал лица, растрёпанная после сна длинная коса. Протянула к зеркалу руку, чтобы прикоснуться к отображению, и встретилась с ним пальцами на границе прохладного и гладкого стекла.
В зеркале однозначно отражалась я. Потрогала руками своё лицо — кожа на щеках упругая и гладенькая. Отражение, вторя мне, тоже погладило себя по лицу.
Я не помнила, чтобы когда-то видела сама себя во сне. В снах я, конечно, осознавала, что я это я. Куда-то бежала или чего-то боялась, видела картинку происходящего своими глазами, но своего физического тела никогда не видела. Не припомню такого.
Сейчас рассматривала руки, ноги, даже оттянула вырез коротенькой ночной рубашки и заглянула под неё. Опа, а грудь то торчит как в юности, высокая и упругая. Я не смогла сдержать улыбки. Какой приятный сюрприз сделало моё подсознание, устроив во сне встречу с самой собой. Тысячу раз мечтала снова очутиться молодой хоть на денёк. И вот, пожалуйста!
Покрутилась вокруг себя, рассматривая тоненькую и стройную фигурку. Какая же я была хорошенькая!
Но странное, неспокойное ощущение не отпускало. Что-то не так. Разве бывают такие красочные и достоверные сны? Слишком всё вокруг было настоящим. Холодный пол под босыми ногами, запахи, звуки.
— Лёля, иди завтракать! Остынет всё!
Мамин голос выдернул меня из задумчивости и полоснул прямо по сердцу! Я рванулась на кухню, откуда послышался звон посуды и хлопок закрывающегося холодильника. По пути неловко зацепилась локтем за дверной косяк, и не обращая внимания на пронзительную вспышку боли, застыла в двери, словно наткнулась на преграду.
Мама стояла у стола и наливала чай в чашки. В мою, с большим красным яблоком на боку, и в свою, с жёлтой грушей. Я эти чашки помнила. Куда они делись я не знала, наверное, давным-давно разбились, но именно из них мы с мамой любили пить чай.
— Надень тапки, полы ледяные, — окинув меня взглядом с ног до головы строго сказала мама, — отопление уже отключили, дома холодина.
Мамочка, родная моя мамочка! Я смотрела на неё и не могла наглядеться. Впитывала каждую чёрточку, движение. Она тоже была молода. Сколько ей здесь лет, в моём сне? Сорок? Сорок пять? Нет в движениях старческой неловкости. Волосы без седины, волнистые. Она всегда накручивала их на бигуди и как-то умудрялась на этих бигудях ещё и спать. В моей памяти мама чаще всего была пожилой, такой как в последние годы до её ухода. А здесь она, пожалуй, младше, чем я сейчас.
— И халат накинь, замёрзнешь же. — мама привычными движениями нарезала нашу любимую сайку за шесть копеек и намазывала на неё масло. — Давай Лёль, умывайся и завтракать. Опять галопом на работу бежать будем из за тебя.
Я не пошла искать свои тапочки и халат, побоялась что если отведу от неё взгляд хоть на секунду, она снова исчезнет. Просто села на стул, поджав под себя озябшие лапки.