Я посторонилась в дверях, пропуская спешащего, озабоченного мужа.
— Я возьму половину. — Пашка открыл шкатулочку на полке, в которой хранились наши деньги. — Полечу самолётом, так быстрее. Здесь ещё нормально остаётся, до зарплаты тебе хватит. Завтра вечером придёт Луис Альберто за переводом, отдай ему вот эту синюю папку. Он заплатит ещё десятку.
Пашка порылся в бумагах и положил на письменный стол папку.
Я смотрела на сосредоточенного, молниеносно передвигающегося по квартире мужа и ничего не понимала. Он насовсем уезжает? В Москву? Он вернётся?
В прихожей Паша, молча зашнуровал ботинки, в спешке надел куртку и, не застёгиваясь, сунул вязаную шапку в карман.
— Всё, Юль. Не грусти, всё будет хорошо. — Пашка обхватил мою голову одной рукой, во второй у него была большая спортивная сумка с вещами, поцеловал меня в лоб и выскочил из квартиры. Я осталась стоять посреди прихожей и тупо смотреть на закрытую дверь.
Произошедшее было очень похоже на быстрый побег. Даже Пашкины ключи от квартиры остались лежать на полочке.
В оцепенении я простояла ещё несколько минут. Никак не могла поверить, что Паша ушёл. Уехал. Улетел. Бросил меня. Всё казалось, что сейчас откроется дверь и муж, со словами " Шутка! А ты поверила, глупенькая!", смеясь войдёт в квартиру. Но он не возвращался. И он так и не сказал, что вернётся.
Глава 40
Я рассеянно бродила по квартире, по разом опустевшим комнатам. Водила кончиками пальцев по мебели, подоконникам и слушала оглушающую тишину.
Вроде ничего не изменилось в доме и в то же время изменилось всё. Разом стало пусто, неуютно, неприкаянно. Чего-то не хватало. Или кого-то. Живого. Близкого.
Я взяла в руки, брошенную в спешке сборов на кровать, Пашкину футболку. Она ещё хранила тепло его тела. Оставшиеся крохи жара его кожи, крови, литых мускул. Едва уловимый запах.
Отбросила её от себя обратно на покрывало. Не стану прижимать к себе, принюхиваться, как героини любовных романов, которых в прошлом я перечитала не одну сотню. И страдать тоже не буду. Ну если только совсем немного.
Оглянулась вокруг. За этот, почти год, мы обжились в квартире. Появилось много новых вещей, купленных вместе. Даже общие фотографии. И общие воспоминания.
Нужно уходить отсюда. К маме, к бабушке. Они точно будут рады мне. Я слишком редко приезжаю к ним. Преступно редко.
Мысли текли вяло, и я медленно, как в тягучем сне, ходила из комнаты в комнату, пока опять не вернулась в прихожую. С тайной надеждой посмотрела на входную дверь, даже заглянула в дверной глазок, но на лестничной площадке было пусто.
Может быть, позвонить кому-нибудь? Задумчиво провела пальцем по телефонной трубке и вдруг поняла — мне некому звонить.
В нашу с мамой квартиру телефонную связь ещё не провели. Мы стояли на очереди, но после развала девяностых никто этим не занимался. Только в двухтысячных, за немалые по тем временам деньги, нам проведут линию связи.
У подружек тоже пока нет. Да и их самих я растеряла. За время, которое провела здесь, я, занятая своими переживаниями и мыслями, даже не попыталась снова наладить с подругами отношения. Сама отвернулась от них, избегала встреч. Девчонки обиделись и отступили.
Всё отчётливее понимала, что слишком углубилась в свои переживания, ни о чём, кроме рождения Серёжки, не думала. А ведь впереди целая жизнь, и прожить её в одиночестве я не хочу. Мне нужны люди вокруг. Живые, близкие люди. Друзья. Кто-то кроме Пашки.
Наверное, он прав, я слишком зациклилась на своей цели. Одержимая? Так он меня назвал? Но ведь это неправда. В глубине души я уже начала смиряться с новой действительностью. С тем, что всё в этот раз идёт не так, и моё и Серёжино будущее непредсказуемо. И будет ли Серёжка? Родится ли?
Я даже уже была готова поверить в услышанную когда-то сказку том, что умершие люди снова рождаются в своём роду. Души ушедших приходят в этот мир в собственных потомках. Слабое утешение для потерявших своих самых близких людей.
Может быть, мне уже пора отпустить сына? За этот год я немного успокоилась, даже, наверное, совсем чуть-чуть, примирилась с его уходом. Что мне ещё оставалось?
Я испуганно оглянулась вокруг, словно кто-то мог услышать мои мысли. Мне было стыдно за них. И я чувствовала себя виноватой перед Серёжкой.
Я вернулась в комнату, села на диван и пододвинула ближе столик с печатной машинкой. Выплеснуть свои мысли на бумагу, как советовал Пашка? Написать, а потом перечитать всё с самого начала? С самого первого листка, напечатанного ещё осенью. Может быть, это поможет мне разобраться в себе?