Слышу, как всхлипывает:
— Ненавижу тебя, Князев! Ненавижу! — шепчет. — Алло, здравствуйте! Ему нужна помощь! Князеву! Срочно! Он кровью истекает и сознание теряет…
— А я тебя… — язык не слушается, — люблю.
Глава 15. ОН
По характерному пищанию приборов понимаю, что я опять в больнице. Услышав рядом с собой всхлип напрягаюсь.
Лениво открываю глаза и ловлю взглядом стройный силуэт рядом со своей койкой.
Женечка…
В свете рассветных лучей, льющихся из окна, как ангел. Все в том же форменном платье из Мака. Значит всю ночь от меня не отходила?
Ловлю ее руку, вынуждая малышку вздрогнуть. Притягиваю тонкие пальчики к губам:
— Платье у тебя конечно охуенное, но ты мне теперь больше нравишься голой.
Смотрит на меня своими опухшими от слез глазками. Всхлипывает. Губы влажные кусает. И руки своей от моих губ не отнимает.
— Я д-думала… — всхлип. — Думала ты… умрешь прямо там на полу…
Ее разрывает истерика. Я через силу приподнимаюсь на локтях и притягиваю ее содрогающуюся фигурку к своей груди:
— Глупенькая. Ну разве я стал бы так с тобой поступать? Думаешь пришел бы, чтобы помереть у тебя на глазах? Просто видимо пока в окно влезал швы разошлись, вот и вышло…
— Да кто ж тебя знает? Как ты можешь или не можешь со мной поступать, — фыркает, явно пытаясь заглушить свой страх злостью. — Я уже ни в чем не уверена!
На локте держаться еще пока тяжело. Поэтому, осторожно опускаюсь обратно на подушку, увлекая за собой Женю. Она тут же протестует:
— Отпусти.
— Сейчас. Немного полечишь меня, — глажу ее волосы, целую макушку.
— Полечат тебя врачи! А мне на работу пора! Расхлебывать все то, что ты вчера натворил!
— И я еще натворю. Если оставишь меня.
Она поднимает голову, и серьезно смотрит мне в глаза:
— Ты невыносим.
— Так не выноси, — пожимаю плечами.
— Я же прошу, Герман… очень прошу: перестань портить мне жизнь. Просто оставь меня. Давай пойдем дальше каждый своей дорогой, м?
— Я вчера перед тем как отключиться, вдруг словил себя на мысли…
Замолкаю, потому что глаза Жени заметно расширяются. Зрачки становятся как блюдца. А щеки розовеют. Будто она испытывает внезапный прилив адреналина.
Что за реакция? Кажется, даже не дышит в ожидании, когда я продолжу. Может я что-то не то вчера ляпнул перед отключкой?
— Что я не представляю своего дальнейшего пути без тебя, — договариваю наконец.
Замечаю в ее глазах разочарование. Разве я что-то не то сказал?
— Конечно не представляешь, — она прочищает горло. Отталкивается от моих плеч и поднимается на ноги. — Где ты найдешь еще более удобную жену? Которая наивно ждёт тебя дома, пока ты шляешься по бабам. Которая стирает твои трусы для твоих любовниц. Которая будет рожать тебе детей, пока ты на стороне…
— Тише-тише, маленькая, — хочу поймать ее за руку и снова притянуть в объятия.
Но она уворачивается и отходит подальше:
— Все кончено, Герман. И если я действительно хоть что-то для тебя значу — ты оставишь меня в покое и перестанешь причинять мне боль.
С этими словами она разворачивается и выходит из палаты.
Она поставила меня в тупик своим ультиматумом. Но есть в нем одна лазейка. Я вот как раз решительно настроен больше никогда в жизни не причинить ей боль.
Глава 16. ОНА
Выскакиваю за дверь, желая разрыдаться. Но тут же проглатываю всю свою истерику, едва не сбивая с ног тетю Люду:
— Ой, Женечка! — она тут же принимается меня обнимать. — Моя девочка, как ты? Ты все-таки узнала, что нашего охламона подстрелили? А он так хотел уберечь тебя от этих неприятностей. Ну-ну, не плачь, — она вытирает мое лицо.
Я и сама не заметила, что плачу.
— Я только что говорила с врачом, с Германом все будет хорошо, — успокаивает меня свекровь. — Пойдем внутрь. Заодно расскажешь, зачем свою русую косу отрезала, да еще и перекрасилась.
Она открывает дверь в палату и пропускает меня вперед. Вытираю слезы, в надежде, что он не заметит. Однако Герман сидя в кровати, глядит на меня вопросительно.
— Ты зачем сел? — тихо спрашиваю.
— За тобой. Хотел… — отвечает сбивчиво. — А ты зачем плачешь?
Вот же идиот!
— Ляг сейчас же, пока опять швы не разошлись! — строго приказываю, подходя ближе.
Поправляю ему подушку. Вынуждаю улечься.
Он ловит меня за талию. Прижимает к себе. Знает, что я не стану бунтовать при маме. Представляю насколько и без новостей о нашем разрыве у нее сейчас сердце болит с подстреленным сынком.
— Всего один шанс, Жень, — шепчет мне на ухо Герман. — Прошу тебя. Больше никакой боли, клянусь. Если не сдержу слово — отпущу. Обещаю.
Его слова звучат так горячо. Что невольно хочется поверить в искренность его обещаний. Однако, я понимаю, что движет им вовсе не раскаяние и совесть за содеянное, а присутствие тети Люды. Он просто боится, что я расскажу ей все и ее сердце не выдержит еще одного удара.
— Я ничего ей не скажу, — пытаюсь выбраться из его объятий. — Так что отпусти.
— Значит при ней согласна притвориться? — почему-то уточняет, не разжимая рук.
— Я же сказала, да, — бездумно отвечаю.
Он коротко целует меня в губы и наконец отпускает. А в глазах его загорается недобрый огонек. И я уже жалею, что так опрометчиво согласилась с его странным вопросом.
— Мам, я больше не собираюсь тут валяться, — вдруг произносит. — Договорись с врачом на выписку.
— Ну здрасти! — всплескивает руками тетя Люда. — Я тебя уже вчера послушала, пошла на поводу и вещи принесла. Чем закончилось? — она отрицательно качает головой. — Второй раз не прокатит, голубчик. Еще не хватало! Чтобы тебя опять ночью на скорой вернули?
— Больше никаких скорых, обещаю, — Герман торжественно прикладывает ладонь к своей груди. — Буду послушно лежать. А ты мне уколы и капельницы сама поделаешь, м, мам? Ну не могу я больше в этой палате, тошно! Поехали на дачу, а?
До меня начинает доходить, как ловко этот мерзавец расставил вокруг меня ловушку. Взял с меня обещание, что я притворюсь перед мамой, будто у нас с ним все хорошо. А теперь напрашивается к маме на дачу, куда я, естественно не могу не поехать, если у нас «все хорошо». Ублюдок!
— Когда зову на дачу всей семьей отдохнуть, так у него работа видите ли, — фыркает мама.
— Да, — отзываюсь бесцветно. — У него всегда «работа», — судя по взгляду Германа, он прекрасно понимает, какой смысл я вкладываю в это слово. — Не соглашайтесь, мам. Он себе и на даче «работу» найдет.
Он ловит мою руку, и притягивает к себе:
— Отныне ты — моя единственная «занятость», малыш, — он придерживает меня за подбородок, не позволяя отвернуться. Заглядывает в глаза: — Клянусь тебе. Я ведь пообещал. Ты ведь знаешь, я всегда держу слово.
Что правда, то правда. Он действительно еще никогда в жизни не отказывался от своих слов. Сдержал каждое свое обещание данное мне.
И да, быть верным или любить меня он никогда не обещал. Раньше. А сейчас болезненно хмурясь смотрит мне в глаза, будто в душу мне заглянуть пытается.
Бог свидетель, как мне сейчас до боли в груди хочется ему поверить.
— Ладно, молодежь, — слышу голос мамы. — Вы тут пока разбирайтесь. А я тогда пойду еще раз пообщаюсь с доктором. Его слово тут решающее. Если уж он согласится, то кто я такая, чтобы отказываться от семейных поездок!
За ней закрывается дверь. А мы все продолжаем неотрывно глядеть друг другу в глаза.
— Я поеду с тобой только ради тети Люды, — шепчу сухо, пытаясь взять себя в руки. — Но, если посмеешь ко мне еще хоть пальцем прикоснуться — пеняй на себя. Через две недели нас в любом случае разведут, и это твои проблемы, как и когда ты собираешься об этом сообщить маме. Эта моя благотворительная акция — одноразовая. Как только выздоровеешь, это больше не прокатит! Ясно?!
— Ясно-ясно, — улыбается мерзавец. — Спасибо тебе.