- Куда? – озадачился Жека.
- Домой, - я оставил скамью.
Ника писала тебе, я заметил. Но ты не ответила ей в тот момент.
- Чё случилось у вас? – доставала она.
- Ничего, - отмахнулся.
Я ушёл, невзирая на просьбы остаться. Принципиально тебе не звонил. Не остыл до сих пор! И очень надеялся, эта прогулка меня отрезвит. Я дышал полной грудью и думал. Собирал по частям разговор. Пытался понять, кто из нас виноват? Чьи упрёки звучали больнее?
Очевидно, мои не беспочвенны. Вот только правдивы твои! Кто я есть? Жалкий трус! Неудачник. Всего лишь. Как там поётся у Радиохэд:
- But I'm a creep, I'm a weirdo.
What the hell am I doing here?
Idon'tbelonghere…
(Я всего лишь слизняк, я человек со странностями,
Что, черт возьми, я делаю здесь?
Мне здесь не место).
Пока я дошёл до двора, то раззадорил себя ещё больше. Ну, раз я не пара тебе, то вали! В объятия к этому… Тохе. Или в постель к своему режиссёру.
У подъезда я сел на скамью. Вокруг было тихо. И только сверчки исполняли знакомую песню. Мы часто с тобой говорили из окон. Балконы имели «стыковку». И летом так просто казалось достать до другого окна.
Я запрокинул лицо и увидел, что в кухне твоей горит свет. Приглушённый. А значит, ты дома! Скорее всего, сейчас куришь и плачешь, забравшись с ногами на жёсткий диван. Бабуля твоя на дежурстве, а мать прохлаждается с новым «отцом».
Захотелось взбежать по ступеням. Обнять, извиниться. Я обидел тебя! Я не прав.
Этажи покорились в два счёта. Остался последний пролёт. И стена с нарисованным сердцем. «Аня + Витя», - прочёл имена. И добавил: «равно», - в своих мыслях.
От двери исходило тепло. Или мне так казалось? Я всем сердцем стремился в неё постучать. Но готовился долго. Наконец-то решился. Услышал, как скрипнули чьи-то шаги. Но утратил настрой, различив силуэт твоей мамы.
Она удивилась, таким был мой вид:
- Что-то случилось?
Я спросил, позабыв о манерах:
- Аня здесь?
Мама твоя запахнула халат. Под ним что-то было. Ночнушка? Она, вероятно, спала.
- Нет, а разве она не с тобой? – озадаченно вскинула брови.
Я шагнул за порог. Заглянул к вам на кухню. Будто она могла тебя прятать.
- Мы поссорились, - бросил с обидой.
Тёть Лена махнула рукой:
- Помиритесь.
- Я думал, она будет здесь, - объяснил свой внезапный визит.
- Вернётся, - заверила Лена Георгиевна, - Ты что, Аньку не знаешь? Ей нужно себя показать.
Я прислонился к стене. Мне хотелось дождаться тебя во дворе. Загляни я домой, мама тут же учует неладное. Начнутся расспросы. А я не хотел отвечать! И грубить не хотел. Потому попросился в туалет.
Тёть Лена кивнула.
- Да, конечно! Вот же он, прямо по курсу, - сказала она, приглашая пройти.
Я отлил и умылся. После долго смотрел на себя.
«Неудачник», - стучало в висках. Мне хотелось, чтоб ты опровергла его, это слово. Сказала, что ты так не думаешь! Просто хотела обидеть меня…
Я вышел. Идя мимо зала, невольно в него заглянул. Горела настольная лампа. Её сдержанный свет не касался окна. Но высвечивал тени. Взгляд упал на букет. Ярко-алые розы. Бутоны раскрылись, явив сердцевину. Кое-кто уронил лепестки...
Не помню, как я оказался с ним рядом. Как рукой прикоснулся цветка. Но отчётливо помню, как сжал в кулаке ярко-алый бутон.
- Витя? – послышалось сзади. Это была твоя мать.
Она подошла. Мои пальцы разжались, и пару тугих лепестков приземлилось на стол.
- Это ваши цветы? – спросил не своим, оседающим голосом.
- Нет, это Анькины! Из театра приволокла, - ответила Лена Георгиевна.
- А она не сказала, кто ей дарит такое? – почти прошептал.
- Ох, Витюнь, - твоя мама вздохнула, рука улеглась на плечо, невесомая, лёгкая, - Ты так себя изведёшь. Никаких нервов не хватит.
Я кивнул, проглотил подступивший комок. Я всё понял. Ты знала его! Мужчину. Дарителя роз. Ты ему улыбалась со сцены. Не мне.
- Ну, Витюнь, будет тебе убиваться, - Лена Георгиевна с силой меня развернула. Я позволил! Я был как тряпичная кукла. В тот самый момент я тебя потерял...
- Ну, вот ещё, милый, ты что? - прошептала Елена, отёрла руками горячие капли с лица. Моего.
Я увидел отчётливо: ты сейчас с ним. Ты сбежала к нему! Ты ушла и уже не вернёшься. В голове было мутно от мыслей и пива. На душе было горько от боли, которую я ощущал. Я не мог успокоиться. Даже когда обнимал твою маму. Она прижимала меня, как ребёнка, и рука теребила мои волоски.
- Всё, успокойся, хороший мой, всё будет хорошо, - слышался вкрадчивый тон. А всхлипы беззвучно рвались из груди! Они прекратились лишь только в ответ на касание... Когда губы её прикоснулись к моим.
Я на мгновение выпал из жизни. Глаза мои были закрыты. А запах, похожий на твой, помешал оттолкнуть. Я замер, склонённый, беря эту ласку, как милость настойчивых губ. Я представлял – это ты. И даже слегка удивился, увидев тебя в коридоре. Глаза распахнулись! И я в полной мере почувствовал дичь этой сцены, которую ты разглядела, войдя.
- Аа-нь, - запинаясь, я начал. Но ты отступила на шаг. Ты бросилась вон, как испуганный дикий зверёк. А я не мог сдвинуться с места…
Я долго искал тебя, звал. Я бесконечно звонил, оставлял сообщения.
«Прости! Ты не правильно всё поняла», «Это не то, что ты думаешь», - вот такие банальные глупости вряд ли могли объяснить мой поступок. Но я всё же пытался его объяснить.
«Я люблю тебя, Ань!», - написал напоследок.
«Не смей говорить это слово», - ответила ты. А затем отключилась. Так сказал механический голос. Но я не поверил ему! Ещё долго звонил и писал. И сидел у подъезда. Всё ждал, что ты снова вернёшься. Ждал, пока не уснул! Прямо там, на скамье. На которой когда-то спала твоя мама.
Глава 29. Аня
Я шла куда-то, не видя дороги. Перед глазами стояла картина. Ты и мама. Вдвоём. В одной комнате. Кто кого целовал, я не знаю. И знать не хочу! Омерзение, стыд и безумная боль убивали меня, нарушали динамику шага. Я то и дело сбивалась, не в силах идти. А потом начинала бежать, как будто за мной кто-то гонится…
Нашла себя в театральном дворе. О «заднике» знали актёры. Здесь даже сушилось бельё. Костюмерша по имени Люба развесила тряпки. Я открыла калитку, вошла. Двери были закрыты, на улице ночь. Я села на лавочку, достала початую пачку. Мне было страшно и так одиноко, что я закурила. Хотя мы же с тобой решили, что бросим. Ты, кстати, бросил?
В общем, я закурила, разулась. На мне были летние тапочки. Ноги сложила на лавку. Слёзы сами собой полились. Я курила и плакала. Кашляла, снова курила. А после – рыдала взахлёб.
Замок на двери отворился. И наружу вышел наш сторож, я до сих пор путаю, он дядь Юра, или дядя Серёжа.
- Это кто у нас тут сидит? – посветил он фонариком прямо в лицо.
Я шмыгнула носом, укрылась от яркого света.
- Анна Ловыгина, у меня пропуск, - полезла я в сумочку.
- Да я вижу, что пропуск, - прервал он меня.
И впустил внутрь сторожки. У него была целая комната. С диваном, телевизором и столом. Только звук не работал.
- Тебя кто-то обидел? – спросил он, усевшись напротив. И указал на ружьё. Я знала – муляж. Мы его брали на сцену.
- У меня жизнь кончилась, - произнесла я.
Он рассмеялся:
- Да ладно тебе! Парень бросил, небось?
Я зарыдала. От боли сводило виски. Уж лучше бы Ника! Я часто себе представляла… вас с ней. Но не мать.
Сторож позволил остаться. Не лез! Я рассказала ему про спектакль. Сам он лёг на диване. Свернулся калачиком. Долго глядел на меня.
- Красивая, - послышалось в тишине.
Я проспалась. А утром пошла упаковывать вещи. Денег было отложено мало. «Ещё подкоплю и могу оплатить себе хату, где-нибудь на окраине города», - думала я. И пускай! Буду чаще пешком ходить. Только подальше от вас. От обоих!