Удивлялась только, наблюдая, как Андрей переносит розетки, чтобы мне было удобно работать и в постели, и сидя на кресле, и за кухонным столом, как балует меня всякими приятными мелочами, будь то персики, кресло-качалка, перкуссионный массажер или же аппликатор Кузнецова.
Все время вне клуба Андрей посвящал нам.
Мне.
И это было невероятно приятно, тепло и здорово. Он говорил по-прежнему мало, но делал для нас много. И я поняла, наконец, как это прекрасно.
А потом, ближе к началу ноября, произошло то, что, вероятно, должно было случиться рано или поздно.
Вышло так, что мальчики были очень заняты, и я возвращалась с работы на метро. А от него до дома брела по аллее неспешным шагом, отвечая в мессенджерах Киру и Андрею, что уже почти дошла, но погода такая шикарная, что я, наверное, погуляю еще около дома. Может, даже их дождусь.
— Мам, темно. Иди домой, — просил Кир.
— Норна, далеко не уходи, я подъезжаю, — Андрей со мной не спорил, но всегда старался подчеркнуть, что он рядом, поможет, поддержит и вообще…
Это их беспокойство было очень милым.
Вот такая умиротворенная и довольная я шла мимо дома, где мы с Киром снимали апарты, съехав из гостиницы.
Ну, не может же все всегда быть хорошо, да?
Только этим правилом можно объяснить, что мне навстречу от подъезда, где мы когда-то жили, поспешил то ли бомж, то ли оборванец.
Я замерла в неверии. Не узнать Олега мне все еще было сложно.
Помятый костюм, грязные ботинки, сам весь отекший, не мытый, заросший: лохматый и не бритый.
Боги космоса, что за жуть такая?
— Но-о-онна, жестокая моя девочка, — хриплый голос заставил поежиться.
Где были мои мозги, когда я думала, что он — мое счастье?
— Олег, что ты здесь делаешь? Я тебе все уже сказала. Что ты за мной ходишь? Тебе заняться нечем? — было неприятно и немного беспокойно, но не страшно.
Фасолинка периодически толкалась и меня изрядно бодрила, напоминая, что скоро явится ее отец, и все сразу станет хорошо.
— Чем мне заниматься теперь, а? Сын упек меня за решетку. Меня! Родного отца. Пришлось продать остатки акций этой злобной фурии Адель. Дело всей моей жизни пропало…
О-ля-ля, надо будет поздравить Адель Варисовну и передать пару контактов в мэрии. Им с Семенычем теперь пригодится.
— Это печально, но не удивительно. Но я по-прежнему не понимаю, тут ты что делаешь? Зачем явился?
— Нон, вернись! Возьму тебя хоть с ребенком, хоть с двумя. Буду заботиться о вас, беречь…
Это что за театр абсурда?
— Вот спасибо. Ты предлагаешь мне бросить работу, сына, любимого мужчину. Ради чего?
— Я люблю тебя, — выдохнул внезапно и схватил за руку.
Фу-у-у… после того, что он там этими руками трогал-перетрогал, ощущения омерзительные.
— Ты отравил своей «любовью» почти половину моей жизни. В институте, на работе. Лишил жизни нашего ребенка, унизил и практически растоптал меня. А ведь тогда я готова была ради тебя на все. Ты был светом в моей жизни, идеалом, мечтой.
— Мы все вернем, Нонна. Я буду всегда с тобой. Буду любить, беречь и заботиться о тебе. Буду тебе верен.
Криво усмехнулась.
Да-да, свежо предание, но верится с трудом. Вернее, никак.
— Ты не знаешь, что такое любовь и верность. Да мне они от тебя и не нужны. У меня теперь есть все, о чем я мечтала…
Олег полыхнул глазами, шагнул ближе, схватил за обе руки, а меня замутило.
— Ты всегда была моей и любила только меня.
Вырвав руки из захвата, полезла в сумочку за дезинфектором, потому что просто физически не могла выносить его прикосновения.
— Я всегда любила Кира. Ты шел бонусом. Хреновым. Что сказать? Дура была я в молодости. Натуру твою гнилую не увидела, верила слишком сильно. Идеализировала. Но это в прошлом. Все мы люди, все мы ошибаемся. Главное — вовремя очнуться.
Олег шагнул ближе, вынудив меня снова отступить, да так, что я оказалась прижатой к стене арки.
— Только ты, Нонна, для меня имеешь значение. Все для тебя сделаю, баловать и любить буду. Тебя и только тебя. Любой твой каприз, малышка. Все, что пожелаешь… — горящие безумным блеском покрасневшие глаза Олега стали тем самым символом умершего прошлого, в котором я, вероятно, все еще нуждалась.
А теперь вдруг стало кристально ясно — отболело, отгорело. Не задевает, не трогает.
И сам Олег, и слова его были, как плохо снятый рекламный ролик: вызывали раздражение и желание переключить канал или перелистнуть новостную ленту.
Внутренне брезгливо вздрогнув, постаралась отодвинуть от себя Зарецкого, а когда получилось, вздохнула, мысленно подбодрила себя оплеухой и, глядя в глаза, четко произнесла: