Ой-ой.
Не в ту степь, Рома, тебя понесло. Не в ту.
— А мама, значит, двадцать лет была ненастоящей? Да и мы с Котом, выходит, так, досадная ошибка? — голос Леры аж звенел от гнева.
Пока разговор полный обвинений и взаимных претензий не превратился в банальную сопливую истерику, надо сворачиваться и выставлять Рому:
— Все, Роман Николаевич, на сегодня обсуждение мы заканчиваем. Я надеюсь, мою позицию ты уловил, а частности я прошу тебя обсудить с моим адвокатом. А также очень честно и откровенно, при наших детях, говорю тебе: мы с тобой разводимся, но отцом наших детей ты по-прежнему остаешься. У меня нет цели запретить вам общаться, но точно так же оскорблений в этом процессе для себя я не потерплю.
— Фу ты, ну ты, какая ты цаца, оказывается.
Рома демонстративно топает, а после еще и хлопает входной дверью так, что в серванте дребезжат фужеры, и наконец-то нас покидает.
— Мам, прости, я такой идиот. Как я мог? — Кот укладывается на диванчик в кухне, куда я успела упасть, и устраивает голову у меня на коленях.
Лера, метнувшись в прихожую и заперев дверь, возвращается и устраивается с другой стороны.
— Да, а мысль свалить отсюда с каждым часом выглядит все привлекательнее, — сквозь всхлипывание доносится до нас минут через пять печальных посиделок.
Детей надо как-то подбодрить, но что я могу им предложить? Только честность и правду.
— Мои хорошие, я сейчас на больничном, но после него сразу увольняюсь. Мы с вами на даче у тети Анфисы поживем, пока будет идти процесс приобретения квартиры в Новгороде. Думаю, что лето уже там встречать будем. Все устроится. Обязательно. А с отцом вашим мы договоримся. Вы не волнуйтесь.
— Да, баба Алена тут звонила и требовала, чтобы я тебе объяснил, как ты не права, а потом если ты не согласишься, пригрозил опять к отцу уйти.
О, матушка моя в своем репертуаре: не мытьем, так катанием.
Езус-Мария, как же они меня утомили, эти родственники с благими намерениями.
— Вот что у нее в голове? Я не понимаю. Ведь ясно, что «фарш невозможно провернуть назад», а она упорствует. Зачем?
— Ну, хочет, чтобы все было «прилично», наверно, — сын смотрит вопросительно.
Тут сбоку раздается злое:
— Очень прилично чтобы было? Да, это когда в магазине у метро встречаешь регулярно эту «прости-господи» и выслушиваешь, что мы с мамой меркантильные сучки и давно должны понять, что не нужны «Ромочке», скучные дуры? И вообще, нам пора перестать тянуть из него деньги…
Да ну твою же, Рома, мать, приличную замужнюю женщину!
Это какой же дрянью надо быть, чтобы к ребенку полезть?
— О, как. Хорошо, милая, я поняла. Я с отцом поговорю о воспитании его девушки. Не расстраивайся, все эти гадости относятся ко мне, а ты ни при чем совершенно. Даже не думай.
Лера смотрит чуть виновато, но после собирается с мыслями, распрямляет плечи и надевает на голову виртуальную корону.
— Конечно, вот еще, слушать эту козу и думать про нее. Я ей на башку раф свой вылила и ушла, — глядя искоса, но все равно гордо, заявляет в итоге дочь.
Сын аплодирует.
Я офигела.
Занавес.
Мой чудесный тепличный цветок вырос.
Умница какая.
Глава 25
Просить помощь не стыдно
'Крошка сын к отцу пришел,
и спросила кроха:
— Что такое хорошо
и что такое плохо?'
В. Маяковский
Успокоив, насколько возможно, детей и отпустив их с миром, задумалась.
Ситуация хреновая, но небезнадежная.
Просто тут надо поступиться своим титулом «самостоятельной» и девизом «все могу сама».
Но сейчас я понимаю, что для меня результат важнее всех этих эфемерных корон.
Я должна беречь свои нервы.
И мозги, и сердце.
Мои жизнь и здоровье сейчас — приоритет.
Поэтому горите синим пламенем все дурацкие, неудобные для счастья и спокойствия воспитательные установки моего детства.
Посидела, подышала, собралась с мыслями.
А потом я сделала нечто, совершенно недопустимое и абсолютно противоестественное для хорошо воспитанной девочки.
Как же так можно⁈
Это же слабость, позор и вообще тотальное бессилие.
Но мне пора подумать о себе, позаботиться обо мне, поберечь себя.
Если не я, то кто?
А детям моим без мамы пока никуда, как показала практика, к сожалению. Отцу их доверить нельзя, а сами они все же пока маловаты, хоть и не младшие школьники давно.
Я позвонила свёкру.
— Николай Романович, мне, конечно, ужасно неловко, но, честно говоря, я даже не знаю, к кому можно с этим вопросом обратиться.
— Ариша, детка, что случилось? — сказать, что он насторожился — погрешить против истины.
Там, похоже, паника.
— Сегодня Роман встречался с моим адвокатом для подписания документов. Так вот, подписывать соглашение о выплате Константину ежемесячного содержания в виде алиментов Роман отказался наотрез. Адвокат запросил шестьдесят тысяч, это двадцать процентов его зарплаты. Однако Роман Николаевич заявил, что мы получаем достаточно: и три четверти квартиры, и машину, а о ежемесячных выплатах речи до сих пор у нас с ним не шло.
Свекор крякнул и, кажется, выругался:
— Ну, ничего себе, его там переклинило совсем. Я понял тебя. Нечего к нему больше относиться с пониманием. Сколько там положено на одного ребенка? Четверть дохода? Так вот, пусть платит семьдесят пять и ни рублем меньше, так адвокату и скажи.
— Я-то скажу, но как отреагирует на это ваш сын? — вздохнула, ибо успела уже, откровенно говоря, притомиться.
— Так, обещаю, что Рома завтра приедет и все подпишет. Пусть только бумаги будут готовы.
Да, где же отцовские гены в моем бывшем муже дремлют-то? Ну, адекватный же мужик, мой свекор.
— Спасибо, Николай Романович! А то дети сегодня слегка обалдели от его высказанной довольно грубо жизненной позиции.
— Эх, Ариша, было бы за что. Это ж я, получается, недоглядел, что сына в такую сторону понесло. А там же еще и Лерочка… — дед Коля вздыхал так душераздирающе, что я не удержалась:
— Вы ни при чем совершенно, не вздумайте себя корить… Лера уже поняла, что отец считает ее взрослой и самостоятельной.
Ой, кто это там злого медведя разбудил? Ревёт и рычит с другой стороны трубки очень впечатляюще.
— Милая, ты всегда была чудесной матерью, внимательной невесткой и хозяйственной, заботливой женой. Так что ничем не заслужила вот это вот все. И дети тоже. Ничем.
Тут я вздохнула так мощно, что Николай Романович должен был прочувствовать: как мне горько и как я сожалею…
Поэтому печально пробормотала:
— Сожалей — не сожалей, но уже так вышло, увы. Я поговорю с Костей и Лерой и сегодня вечером, перед сном, и завтра утром. Поддержу как смогу, и постараюсь отвратить их лик от психотропных препаратов.
Помолчали.
Спокойно. Печально. С пониманием.
А затем свекор вдруг выступил с неожиданным предложением:
— Да, все разумные люди сожалеют. Сейчас сын мой теряет многое. И всего этого не вернуть с годами. Но это его выбор, поэтому мы с Таней сожалеем, но, кроме «поддержки вам» — ничего больше сейчас сделать не можем.
— Я очень благодарна Вам за эту осознанную позицию, — успела только выдохнуть.
А тут уже следующий вопрос:
— Опять мать? Придется ей утереться и потерпеть, — здесь Николай Романович хмыкнул.
— Опять. Я, если честно, уже устала, но это же мать.
Дед Коля теперь помолчал подольше, но мысль свою все же сформулировал:
— Арина, я все понимаю, но она сейчас как жернов на твоей шее. Да, Алена Ивановна дала тебе жизнь, а потом долго, изобретательно и упорно ее калечила. Ты ей ничего не должна, слышишь? Так же как и сыну моему. Вот поверь старику, придет и на Ромкиной улице время печали.
Хихикнула, вспомнив сытую физиономию бывшего, все эти засосы и расцарапанную шею: