В том числе и козлина Арсений. И не потому, что она какая-то не такая.
И пока мы с дочерью меланхолично жуем, что под руку попадет, и обжигаемся чаем, кое кто соображает и довольно быстро:
— Мы с Ариной, пожалуй, пойдем прогуляемся перед сном.
Вот не живётся же Глебу спокойно, а? Сидел бы тихо, гладил меня по спине и ниже, жевал пиццу, пил чай.
Но нет.
— Конечно, маме нужно обязательно сменить обстановку и немножко расслабиться, — пробормотала дочь, не поднимая глаз от чашки.
Явно вспомнила, чем мы тут с ним занимались, когда она пришла ужинать.
Да, это фиаско, мать.
Глебу Максимовичу повторять два раза не надо. Меня тут же, после благословения, настойчиво отправили собираться.
Пока я «пудрила носик», Глеб заглянул к Коту, что-то там у него проверил из свежих заготовок, рожденных коллективным разумом, и выдал ребятам новую вводную на завтра по теории взаимодействия с партнёрами на игровом поле.
Вернулся от Кости довольный, кратко похвалил:
— Талант. Стратегия уже хороша, тактика пока хромает. Поправимо.
Оглядел меня в легком летнем брючном комбинезоне, откровенно облизнулся, приобнял и прошептал:
— Думаешь, этот пояс и пуговицы тебя спасут?
Хмыкнула, и мы пошли гулять.
И догуляли аж до самого первого этажа.
А потом я внезапно оказалась в гостях у Глеба Максимовича.
Глава 52
Держаться нету больше сил
'Миллионы снов и луна в облаках,
Миллионы слов на любых языках,
Это словно падать с большой высоты,
Это всё ты! Это всё ты!'
Максим Леонидов «Знаешь, всё это и есть любовь»
К величайшему моему стыду ничего по поводу планировки квартиры, об обстановке или о каких-то особенных деталях я сказать не могу.
Разве что вот: в прихожей достаточно места, чтобы здоровенный мужик без проблем прижал меня к стене и начал целовать, при этом быстро и судорожно раздевая.
И нет, ни пояс, ни пуговицы были ему не помеха.
А в ушах в это время билось рефреном:
— Люби-и-имая! Думал, не дождусь! Малышка моя… сладкая моя девочка, медовая моя Принцесса…
Вся эта патока стекала из ушей прямо… ну, вы поняли, да?
Кстати, дверь в спальню от входа в квартиру недалеко. Примерно только белье с меня сорвать и хватило. А потом хлоп, и я уже:
— Вот, здесь твое место, моя хорошая. Только здесь. Со мной. Рядом. Всегда.
Покрывало на постели красное атласное, кровать двуспальная, большая. Матрас удобный, не скрипит и не хрустит.
— О, надеюсь, дети сообразят тебя рано не ждать сегодня, любовь моя. Не-е-ет, сладкая. Я, конечно, готов делиться твоим временем с ними, но не сегодня. Не сейчас. Не тогда, когда ты, наконец, моя…
Постельное белье свежее. Аромат приятный.
А голова кругом. И вряд ли в этом виноват запах лаванды от кондиционера, да.
— Малышка моя, Ари, моя невероятная девочка. Сколько мечтал… Не верил уже, что дождусь. Что ты существуешь…
И с каждым словом, с каждым поцелуем, с каждым стоном я погружалась все глубже в жаркое волшебное марево.
В иную вселенную.
Ту, о которой я только писала. Только мечтала. Но в глубине души не верила, что она существует. Что она для меня.
А здесь мне не просто приоткрыли дверцу, как на прогулке по Кремлю, и позволили вдохнуть аромат страсти, аромат счастья… нет.
Меня втащили внутрь этой невероятной Вселенной, прихватив за, ну, скажем так… за все.
Глеб обцеловал и облизал всю с ног до головы, попутно открыв для меня столько неожиданного, что я лишь вскрикивала, всхлипывала, хрипела и рыдала. Местами.
Оказывается, если провести напряженным горячим и влажным языком по подъему стопы, то я не только покроюсь мурашками, но и вполне могу встать на мостик. А если облизнуть выпирающую косточку лодыжки, то я растаю от нежности. Место между лопаток и по обе стороны шеи сзади — волшебное. Поцелуи и поглаживания, а также жаркие выдохи в том районе провоцируют лавины колких и радостных мурашек, что разбегаются от ушей и до самых до окраин. Меня.
Мне сорок два.
Почему?
Почему я до сих пор об этом всем не просто не знала — не подозревала?
Идиотка.
Глаза закатываются, когда Глеб сначала облизывает, а после прикусывает основание большого пальчика на ноге. И я закатываюсь тоже.
На волне неконтролируемой дрожи.
В восторге.
Всхлипываю, притягиваю его ближе. Сильнее. Ко мне.
Мне его мало.
Недостаточно.
Катастрофически не хватает.
Легкий намек, и Глеб обволакивает меня, обнимает, присваивает и поглощает.
Но я впервые не боюсь.
Именно сейчас и здесь мне хорошо.
Тепло.
Уютно.
Комфортно и безопасно.
Я не помню. Не помню — когда мне было так же хорошо.
И только поэтому слезы возникают внезапно и сразу рекой.
— Плачь, плачь, моя милая. Все пройдет. Все наладится. Все будет в порядке. А у тебя — просто прекрасно, — неожиданный и такой нестандартный по содержанию шепот, приводит в себя быстрее холодной воды, которой, бывало, меня умывал Роман.
Вздрагиваю и тут же оказываюсь прижата целиком и полностью к большому, сильному, горячему телу, а в уши продолжает литься успокаивающее:
— Все хорошо, моя медовая девочка. Ты прекрасна и удивительна. Нет другой такой. Само совершенство. Моя любовь. Ари, малышка, обожаю тебя. Дышу тобой… все сделаю, чтобы счастлива была… Не верил, придурок, что встречу…
А я, как дура, плачу…
Точно говорю — идиотка.
Что еще сказать?
Безумие, которое продолжилось после того, как я прорыдалась в надежных объятьях и смогла адекватно реагировать на активное внимание красивого, молодого и весьма деятельного мужчины, почти на три часа за плотными шторами, в полной темноте — невероятно.
Да, говорить по этому поводу я могу долго.
Но не буду.
Возможно, когда-нибудь я дозрею до жанра романтическая эротика и вот там уж я развернусь во всю ширь только что приобретенного опыта и поделюсь впечатлениями. От души и всего остального организма в целом.
А пока я могла лишь со стоном выдыхать, выгибаться в сильных и безжалостных руках, что подчиняли меня себе, и бесконечно тянуться ближе к центру того огня, который искрился и всю целиком меня грел и ласкал.
Не жег, а обнимал.
И так три часа без перерыва.
Когда я беззвучно опала на подушки, окончательно и бесповоротно закатив глаза, над головой хихикнули, чмокнули меня в макушку и прошептали в ушко:
— Отдыхай, любимая. Сделаю тебе чай.
Ну, я и отдыхала.
А потом почувствовала внезапный прилив сил, перевернулась на живот и огляделась.
Познакомилась с обстановкой и заинтересовалась ближайшим окружением, а конкретно — прикроватной тумбочкой.
А там, на тумбочке, обнаружился модный среди художников и дизайнеров скетч-бук, вероятно, старый и довольно потрепанный.
И именно лукавый, не иначе, толкнул меня под руку.
Я открыла первую страницу. И пропала.
Резко, наотмашь.
Сквозь короткие, быстрые росчерки грифеля проступал бесконечно знакомый профиль.
На втором листе грубыми резкими штрихами изображена плачущая под дождем девушка с букетом промокшей сирени.
На третьем — та же девушка, закусив губу, глядела сквозь лобовое стекло, по которому стекали капли дождя.
Перевернув и открыв следующий лист, я не просто замерла, я прикусила губу, чтобы не зарыдать.
На обрыве над рекой изображена сгорбившаяся и сжавшаяся в комочек фигурка. Вся панорама теряется за пеленой традиционного дождя, а по реке, на переднем плане плывет, медленно и неумолимо погружаясь в воду, девичий венок.
Там стоят даты.