Пришел ему на память еще один москвич — Валерий Чкалов. Как его обгадить? Думал, думал и измыслил. Однажды, мол, «знаменитый и бесстрашный» летчик предложил подвезти на своей автомашине, не зная, кто это, одну красивую курву, которую эти артисты пытаются выдать за страдающую русскую аристократку, но узнав, что она жена репрессированного, «позорно засуетился и пересадил ее на трамвай». Ну подумал хотя бы, да неужто тертая курва первым делом об этом и объявила незнакомому, но знаменитому человеку, сев к нему в машину?
Такие пассажи имеют, бесспорно, чисто автобиографический смысл — это не о Серовой, а о себе: ведь именно его же Хрущев в Кремле употреблял. И не о Чкалове, который, между прочим, к описываемому времени уже погиб, а опять о себе: это он же свою первую жену из машины, отправлявшейся в Америку, пересадил в московский трамвай. Но в уста помянутой курве автор вложил резюме: «Мужчины в этой стране вырождаются, некому будет воевать». Да, вся и надежда была на гваделупцев. Они и спасли страну.
Но не только советскую, — так же злобно ненавидит Аксенов и старую, дореволюционную Москву. Как ему видится, например, Кутафья, любовно помянутая Толстым? «Пузатая Кутафья башня». А тут и «толстопузый сундук Исторического музея»… На себя посмотрел бы в зеркало, свое бы русофобское пузо пощупал.
Да, это уже тип этнической русофобии, что, видимо, больше всего и вдохновило Д. Барщевского на создание суперсериала…
И вы думаете, на этом артисты иссякли? Что вы! Вот та самая божественной красоты курва Греза едет в Москву: «В вагоне стояла духота, разило потом и протухшей пищей, все чесались, дети зверели от безделья, отовсюду слышались то храп, то попердывание…»
А в фильме есть эпизод, где упоминавшийся Вася зашел с только что встретившейся и понравившейся девушкой в кафе. Пьют вино, едят мороженое. Вдруг он начинает наизусть декламировать Пастернака, она подхватывает и продолжает. Это в фильме любимый способ показать, до чего ж эрудированы и интеллигентны, блин, их герои. Стоило, например, еще и кур-вешке Веронике вякнуть: «Белеет парус одинокий», как ее обожатель Вуйнович подхватил: «В тумане моря голубом»… Ах! Но о жене своей этот аристократ говорит знакомым: «Дикое животное».
Так вот, прочитали молодые люди в два голоса несколько строк Пастернака, и девушка говорит: «Вот и познакомились». Поэт в их кругу словно пароль для опознания своих, символ веры. А ведь Пастернак, между прочим, тоже ездил на поездах и вот как описывал это:
В чем же дело? Вагон и вагон, духота и духота, дети и дети, но у Аксенова — всеобщая почесуха, а у Пастернака — черемуха, у коллежского регистратора — попердование, а у поэта — мед. Все дело в качестве «всосанного с молоком». Аксенов с молоком всосал русофобию и антисоветчину.
А ведь и это не все. Еще писатель и его персонажи страсть как любят попердеть в своем кругу об «извечной косности русского народа», о том, что «этой нации рабов с ее варварскими наклонностями следует поучиться у более древних цивилизаций». А полюбуйтесь, как глазами любимого героя подана военная карта родины: «Синие стрелы японских сил, словно рыбины, тыкались в вымя и под хвост огромной коровы Советского Союза». Помните некоего Гельмана, лет десять тому назад казавшего по телевидению макет коровы с надписью «Россия», которой он смотрел под хвост? Первоисточник-то — наш мастер художественного слова. Именно тогда появилось его смердящее сочиненьице. А уж потом заскулил Окуджава: «Меня удручает огромность страны…»
Можно представить себе, как он ликовал по поводу того, что от СССР оторвали миллионов 5 с лишним квадратных километров, больше Индии! Но все равно, Россия огромна — 17 миллионов. Наверняка и это удручало Окуджаву. И я тогда посоветовал ему: езжай в родную по отцу Грузию, или в родную по матери Армению, или в Израиль, хотя он вроде и не родной, зато подходит по размеру. Да, эти страны гораздо более компактны, всего несколько десятков тысяч квадратных километров. И поселясь, допустим, в Израиле (14,2 тыс. кв. км, меньше половины Крыма), обратись к американцам: «Меня удручает огромность вашей страны (9, 4 млн. кв. км.). Это почти Китай! Верните Мексике с кровью оторванный у нее Техас, Франции — Лузиану, Испании — Флориду, России — Аляску, которые когда-то удалось высмолить у слабоумных правителей этих стран ни за нюх табака. Вот тогда я вас полюблю». Но нет, в Израиль поэт не уехал, США не стыдил, а любил при всей их китайской огромности.