Но главная цель приезда Вуйновича за тысячи верст не в этих радостных для всех заявлениях. Полковник считает Сталина, все политическое руководство врагами, положение страны — отчаянным, гибельным и завел с другом речь о спасении страны.
«Каким образом?»— спрашивает Никита. «Ты должен знать каким, — ответил Вуйнович. — Военному человеку полагается знать, как предотвращать вражеские действия». Особой Дальневосточной армией командует маршал Блюхер. А ты, говорит, имеешь большое влияние на него, этим и надо воспользоваться: подбить маршала на восстание, а за ним пойдут многие. В сущности, размышляет потом Градов, это был «разговор, в котором речь шла о восстании». И у Вуйновича даже были уже готовы несколько вариантов плана восстания.
«Как ни странно, — пишет всей душой сочувствующий этому Аксенов, — шансы на успех у плана Вуйновича были. По одному из вариантов в Москву поездом направить батальон разведчиков. Никто бы не разобрался, что за часть и куда направляется. Батальон прибывает в Москву перед самой сессией Верховного Совета, берет Кремль и арестовывает Сталина. По другой схеме ударная группа прилетает в Москву тремя самолетами. При неудаче этих вариантов можно было поднять широкое восстание, освободить заключенных на Колыме и в Приморье (те самые 14–25 миллионов— В. Б.), попытаться восстановить Дальневосточную республику, Блюхеру предложить пост президента».
Такие планы хорошо сочинять, сидя в белой панаме под пальмой в Гваделупе и считая, что в мире у тебя множество единомышленников, готовых ради твоего плана на все. Но как мог Вуйнович (полковник же!) не задуматься хотя бы о том, где взять батальон, который захотел и решился бы пойти на штурм Кремля и на арест Сталина? Или каким образом освободить заключенных и поднять «широкое восстание»? И откуда уверенность, что заключенные, если их освободить, непременно примкнут к идиотам и предателям?
Но Аксенов уверен, что не только придуманный Вуйнович, но и реальный Блюхер — его единомышленник. Он наделяет его такими мыслями: «Технически все сделать несложно. Приехать из Хабаровска в Москву с группой охраны, войти в Кремль, арестовать мерзавцев, выступить по радио, отменить коллективизацию, вернуть нэп». Аксенов божится, что и Тухачевский готов был возглавить антисоветское восстание, как в свое время и показал на следствии.
А Вуйнович, вернувшись из Хабаровска в свою часть, «несколько месяцев не раз встречался с однополчанами и почти впрямую вел с ними разговоры о возможном выступлении армии против НКВД». И что вы после этого хотите от НКВД? Естественно, стратега замели. Но и после того, как его освободили, прошла война, а он все горько сожалеет: «Ведь не поднимешь же восстание после такой войны! И кто за тобой пойдет?..» Жаль, что его не посадили еще и после войны.
А вот и главный персонаж — Никита Градов. Да, он отсидел года два, но был освобожден, во всем восстановлен, скоро его сделали генерал-полковником, Героем, дали 33 ордена (у Жукова было только 29). И что в итоге? А вот. На правительственном приеме «в конце зимы 1942 года» в Кремле (мы уже говорили, что тогда такого приема не было и быть не могло, но в данном случае важно не это) «генерал-полковника Градова вдруг посетила весьма оригинальная мысль: «Интересно, если бы я приказал своим автоматчикам прикончить всю эту компанию, подчинились бы ребята?» Вот! Какая кровожадная злобность, а! Все те же мечты и фантазии. И в этом генерал Градов ничем не отличается ни от своей полоумной жены-потаскухи; ни от сестрички, завидующей террористке Каплан; ни от сыночка Бори, мечтающего о том же, что и папочка, глядя на портрет Сталина; ни от родимой мамочки, обезумевшей от ненависти к советской власти; ни от племянника Мити, расстрелявшего памятник Ленина… Одна компашка предателей и сволочей.
«Он глянул вбок на стоявшего через несколько человек от него красавца Рокоссовского: «Интересно, а Косте не приходит в голову такая же мысль. Ведь сам, как я, недавно тачку толкал». Какой он тебе, сука, Костя? Да, тоже толкал, но он — человек большого ума и сердца, способный понять и забыть ошибки и несправедливости, а ты, Г радов, — вонючая гнида, какую только и мог измыслить равновеликий Аксенов в своей Гваделупе. Потому Рокоссовский через десять дней после освобождения заявил: «В ВКП (б) вступил в марте 1919 года. Партийным взысканиям не подвергался. Ни в каких антипартийных группировках не состоял и никогда от генеральной линии партии не отклонялся. Был стойким членом партии, твердо верящим в правильность решений ЦК, возглавляемого вождем тов. Сталиным» (ВИЖ № 12’90. С. 87). А ведь гнида тоже состоял в партии, но об этом ни в той, ни в другой «Саге»— ни слова.