– Я хотела быть независимой, – сказала она мне с ноткой грусти в голосе, когда я стала старше. – Я не хотела быть просто чьей-то женой.
Как и от многих женщин ее поколения, от Уммы не ожидали, что она найдет такую же престижную работу, как и ее будущий муж; ее главной обязанностью было поддерживать свою внешность до тех пор, пока она не выйдет замуж и не заведет детей, после чего задача воспитания этих детей должна была стать единственным фокусом ее внимания, смыслом ее жизни. И все же она обнаружила, что заразилась амбициозностью и надеждами Апы на будущее, чего он не ожидал. Она рассказала мне, что тоже начала мечтать о жизни, пусть и не исключающей замужества и детей, но вместе с тем включающей в себя все, чего может хотеть женщина, в том числе и карьеру. Она была достаточно талантливой певицей, но не настолько, чтобы стать профессиональной исполнительницей, и она решила быть преподавателем.
А потом, через два месяца после расставания, в первый по-настоящему теплый весенний день в году, грузовик, перевозивший партию редиса, проехал на красный свет как раз тогда, когда Умма переходила оживленную улицу, выехал на полосу встречного движения, на которую она только что ступила, завернул за уличный фонарь и сбил ее. Умма говорила мне, что и по сей день все еще не может толком вспомнить, как это произошло. Только что она шла по улице, а в следующую секунду почувствовала, как белая звезда боли вспыхнула внутри, пронзив все ее тело. Когда она проснулась, то обнаружила, что находится в больнице, лежит под массой трубок и думает, не умерла ли она.
Моя бабушка, которой всегда нравился Апа, позвонила ему и попросила поскорее приехать. «Я посоветовала ему принести цветы», – сказала она Умме, которая была слишком слаба и ошеломлена болью, чтобы протестовать.
Мне рассказывали эту историю так много раз, что теперь я могу представить себе сцену в больнице настолько отчетливо, как если бы сама была там. Я вижу, как врывается Апа, его круглое молодое лицо вытянулось от беспокойства. Я вижу Умму, сломленную, покрытую синяками, однако способную смириться с вмешательством своей матери. Я вижу бабушку, горячо молящуюся о выздоровлении дочери, а позже довольную тем, насколько успешными оказались ее действия. «Я всегда знала, что он стал бы хорошим мужем для твоей мамы», – часто говорила бабушка. У меня не так много воспоминаний о ней – только запах тигрового бальзама и нафталина, да ощущение моей руки в ее всякий раз, когда нам приходилось переходить улицу в Сеуле. Когда мне было пять лет, Умма уехала туда от Апы на месяц и взяла меня с собой. Бабушка не разговаривала с Уммой все время, пока мы оставались там, адресуя жалобы на мою мать непосредственно мне. Она умерла, когда мне было шесть.
Позже той осенью они поженились и переехали в Индиану, где Апа получил стипендию. Все давние мечты Уммы о том, чтобы стать кем-то большим, нежели просто чьей-то женой – она брала уроки английского языка, надеясь со временем получить сертификат, позволяющий преподавать музыку в школах – рухнули, когда однажды утром по дороге на занятия она внезапно почувствовала тошноту, и ей пришлось остановить машину на обочине дороги. В то время она думала, что ее скверное самочувствие – реакция на плоский ландшафт, от которого кружилась голова после вида далеких гор на горизонте в Сеуле. «Фу, все такое коричневое, – всегда говорила Умма об Индиане, – как уродливый старый ковер». Там, у высоких стеблей пшеницы, ее вырвало недавним завтраком, и с замирающим сердцем она поняла, что беременна.
В ожидании моего появления на свет Умма чувствовала себя одинокой в Индиане, где компанию ей составлял только ее занятой, осажденный делами муж. Хотя в детстве, в Корее, она не очень часто посещала церковные службы, в тот период она начала ходить в церковь на Мейн-стрит недалеко от их дома, где общалась с другими мигрантами. Она начала возвращаться не только ради компании и бесплатного имбирного печенья, которое подавали после служб, но и для того, чтобы петь гимны вместе с остальными прихожанами.
– Пение было единственным, что приносило мне радость в те дни, – вздыхала Умма.
Она присоединилась к хору, где ее хвалили за кристально чистое сопрано (она никому в церкви не сказала, что изучала вокал в одном из лучших университетов Сеула), и завела несколько новых друзей. Апа, занятый своей учебой, был счастлив, что она проявляет к чему-то интерес, хотя он продолжал скептически относиться к церкви и той власти, которую она имела над Уммой.