– Сын, – повторил он, беря маму за руку и сжимая ее. – Ты будешь старшей сестрой, Арим. Что ты об этом думаешь?
Я изучала своих родителей, когда они повернулись ко мне; их лица были такими открытыми и нетерпеливыми, что у меня защемило сердце, когда я смотрела на них.
– Он там? – спросила я, подозрительно разглядывая живот Уммы. Она совсем не походила на беременных женщин, которых я видела раньше, хотя теперь, когда я пригляделась повнимательнее, мне показалось, что там, над поясом ее церковной юбки, наметился небольшой выступ.
– Да, – сказала она. – Я уже чувствую, как он передвигается. Он должен услышать твой голос. Передай привет своей сестренке, Желудь. – Она обращалась к малышу.
– Это мое прозвище, – возразила я, но замолчала, когда Апа посмотрел на меня. Его взгляд говорил: «Ты больше не ребенок. Теперь ты старшая сестра».
Я была достаточно взрослой, чтобы знать: сыновья лучше дочерей, и независимо от того, как сильно любят девочку, сына будут любить втрое сильнее. Всякий раз, когда мать Юнхи говорила людям в церкви, что у нее три дочери, они реагировали с жалостью, как будто она сказала что-то ужасное. «Только дочери?» – они переспрашивали так, будто она случайно забыла упомянуть о сыне или двух.
– Это потому, что у мальчиков есть пенисы, – сказала Юнхи, когда я впервые подняла с ней этот вопрос. – Пенисы хороши тем, что с их помощью можно делать детей.
– Но они не могут сами делать детей, – с сомнением сказала я.
Я все еще была потрясена тем, что Юнхи рассказала мне о сексе. В свое время она выслушала лекцию от своих старших сестер и потом объясняла мне, используя кукол Барби и фигурки, нарисованные на плотной бумаге, как все это работает.
– Да, но дети рождаются из пениса, – нетерпеливо пояснила она. – Пенис – это то место, где прячется ребенок, а затем, когда мужчина вводит свой пенис внутрь женщины, ребенок проскальзывает в нее, и уже там он растет.
Я представляла, что этот мальчик, растущий внутри моей матери, который стал причиной внезапного счастья моих родителей и готовности моего отца не только посещать церковь, но и креститься, принесет еще больше счастья, когда родится, своим волшебным пенисом и круглым детским личиком, над которым будут ворковать все взрослые.
– Мы не можем себе этого позволить, – твердо сказала я своим родителям, скрестив руки на груди. – Ребенок – это слишком дорого.
Умма и Апа рассмеялись, как будто я сказала что-то невероятно смешное.
– Думаю, мы справимся, – с трудом выдавил Апа, в то время как Умма вытирала слезы веселья со своих глаз. Ее подводка немного размазалась, но я решила не сообщать ей об этом.
– Что, если я не хочу, чтобы он рождался? – спросила я и тут же поняла, что сказала что-то не то. Воздух вокруг нашего столика стал темным и холодным, и хотя я знала, что это просто солнце скрылось за облаком, мне показалось, что свет кратковременного тепла и одобрения моих родителей тоже погас.
– Довольно, Арим, – отрезала Умма.
Я посмотрела на Апу, моего главного союзника, когда дело доходило до пререканий с Уммой, но он только разочарованно отвернулся от меня.
– Мы думали, ты будешь в восторге, – сказал он. – Ты всегда жалуешься, что тебе скучно дома одной. Ты сможешь играть со своим братом, учить его чему-то новому. Разве тебе бы это не понравилось?
– Нет, – ответила я, и мои родители переглянулись.
Их внезапное единение, этот мимолетный сговор друг с другом привели меня в ярость. Я заплакала, разразилась крупными мокрыми слезами смущения и судорожными всхлипываниями, которые заставили всех остальных в закусочной повернуться и пялиться на нас, пока Апа не расплатился и мы не ушли.
Последующие месяцы прошли как в тумане. Соседняя с моей комната, спальня для гостей в конце коридора, которая использовалась в качестве хранилища теннисного снаряжения и бумаг Aпы, была вычищена, перекрашена в яркий, жизнерадостный синий цвет и украшена трафаретным рисунком в виде слоников поверху. Купили и доставили новую мебель, в блестящих упаковках прибыла крошечная, загадочная одежда. Живот Уммы рос; я представила, что ребенок строит себе внутри нее домик, и это меня встревожило. Когда у Уммы начались судороги и мигрени, я еще сильнее возненавидела своего младшего брата – не только из-за обиды на него, но и потому, что он причинял ей боль.
Чтобы порадовать Умму, я иногда совершала подобающий в таких случаях ритуал: клала руку ей на живот, чтобы почувствовать, как ребенок брыкается. Несмотря на отсутствие энтузиазма по поводу брата, я должна признать, что это все равно было удивительно – чувствовать, как стенки ее живота изгибаются, приспосабливаясь к движениям внутри; знать, что в ней находится что-то живое размером с виноградину. Затем оно вырастет с креветку, затем с кулак, затем с банан, оно будет расти, одержимое желанием становиться все больше и больше, пока не разрушит мою жизнь. «Уходи, – иногда шептала я малышу, когда чувствовала, что его призрак посещает меня по ночам. – Ты нам здесь не нужен».