Песня напомнила одну из тех оптических иллюзий, глядя на которые думаешь, что видишь причудливый кубок, или вазу, или чашу, пока не понимаешь, что это силуэты двух людей, собирающихся поцеловаться. На картинке изображено и то и другое, и все же только прищурившись, позволив глазам немного расфокусироваться, можно начать видеть оба сюжета одновременно – чашу и поцелуй. Мне, человеку, который всю свою жизнь боялся говорить людям, что я их люблю – я могла бы по пальцам пересчитать, сколько раз я слышала, как это говорили в нашей семье, – показалось совершенно очевидным, что иногда лучший способ сообщить кому-то, как сильно он тебе нужен – это сказать прямо противоположное; определить свои чувства так, как люди описывали бы форму предмета, давая представление о пространстве вокруг него.
Однажды я спросила Апу, почему они не подыскали Долорес подругу. Я беспокоилась, что ей может быть одиноко жить совсем одной в аквариуме. Но он заверил меня, что осьминоги – одиночки и что обычно они охотятся и выживают в дикой природе сами по себе, объединяясь только для спаривания.
– Тогда стоит найти для нее осьминога-парня, – решила я.
Он рассмеялся и отпустил какую-то шутку о том, как Долорес счастлива быть свободной незамужней леди. Но потом он посерьезнел и сказал, что если Долорес когда-нибудь найдет партнера, то она, скорее всего, умрет. По его словам, было чудом, что она вообще прожила так долго. Большинство гигантских тихоокеанских осьминогов живут не более пяти лет.
Осьминоги – активные, умные охотники, развитый мозг питает их мускулистые конечности, их ведут инстинкты убийцы. Но как только самка осьминога откладывает кладку яиц, она теряет интерес почти ко всему, кроме их защиты. Через несколько дней она даже перестает охотиться и есть. В неволе некоторые осьминоги бьются о стенки своих аквариумов после откладывания яиц. Хуже всего то, что они начинают слишком часто чиститься, их щупальца переплетаются друг с другом, а великолепная яркая кожа бледнеет. Они теряют четкость очертаний мышц, их глаза становятся все более и более выразительными, пока, наконец, не угасают. Исследователи головоногих моллюсков называют это явление спиралью смерти.
Осьминоги – одни из самых умных животных в мире, и Апе не давал покоя вопрос: почему размножение действует на них так, что они в конечном итоге причиняют себе вред вплоть до летального исхода?
– Если Долорес произведет потомство, она в конце концов покончит с собой, – объяснил он мне, – повинуясь инстинкту.
Он назвал этот процесс словом, которое я с первого раза не смогла произнести; ему пришлось записать его для меня на бумаге – оно означало старение, или постепенное угасание функций организма. Слово звучало как волшебное заклинание, как нечто прекрасное, а не тот кошмарный процесс, который он описал.
– Значит, твой осьминог – девственница, которая не может заниматься сексом, иначе умрет? – подытожил Тэ, когда я рассказала ему обо всем этом.
Я согласилась, что в таком изложении звучит довольно готично. Я несколько раз водила его повидаться с Долорес, как в рабочее время, так и после него. Мы обнаружили, что ей нравится музыка «Головоломов»: медленный гул гитары и рокочущий бас. Она оживлялась всякий раз, когда он играл ей.
– Думаю, она в восторге от вибраций, – предположила я, когда она со свистом пронеслась по воде в облаке пузырьков.
Тэ нравилось, как много я знаю об океанариуме и обитающих в нем животных. Он упомянул, что уже приводил сюда своих студентов на экскурсии, и все же почему-то наши пути никогда раньше не пересекались.
Он купил мне футболку в сувенирном магазине океанариума в тот первый день, когда я привела его повидаться с Долорес. На ней была карикатура осьминога, держащего цветок в одной из своих конечностей, и надпись: «Ты наЩУПала мое сердце!». Я все еще надеваю ее, когда ложусь спать. Несколько недель назад я обнаружила, что в подоле появилась дыра. Прежде чем я смогла остановить себя, я растянула дыру пальцами, рассеянно наблюдая, как она становится все больше и больше, а теперь на футболке дыр стало чуть ли не больше, чем ткани, и слишком поздно останавливать себя от того, чтобы продолжать уничтожать ее.
В течение следующих нескольких недель я подумываю о том, чтобы перезвонить Умме. Она тоже несколько раз писала мне эсэмэс с просьбой позвонить ей. Мои затянувшиеся раздумья не означают, что я вовсе не хочу с ней разговаривать или завидую счастью, которое она может обрести со стареющим иглотерапевтом. Просто последние несколько лет все, чего я хотела – иметь возможность нормально поговорить с ней, и теперь, когда она вдруг тоже захотела побеседовать, я поняла, что не готова бередить давно заросшую рану.