Решено — ты кладешь чемодан наверх. Завалившись в щель между спинкой и сиденьем, лежит книга, которую ты купил перед отъездом; ты ее не прочел, но всю дорогу хранил как свой опознавательный знак, ты забыл о ней, когда только что выходил из купе, а во сне выпустил ее из рук, и она оказалась под тобой на сиденье.
Ты берешь ее в руки и думаешь: «Я должен написать книгу; только так я смогу заполнить возникшую пустоту, свободы выбора у меня нет, поезд мчит меня к конечной остановке, я связан по рукам и ногам, обречен катиться по этим рельсам.
А значит, я по-прежнему буду бессмысленно тянуть лямку у Скабелли ради детей, ради Анриетты, ради себя самого, буду по-прежнему жить на площади Пантеона, номер пятнадцать — наивно было думать, что мне удастся оттуда вырваться; а главное — и я это знаю, — приехав сюда снова, я не смогу отказаться от встреч с Сесиль.
Вначале я ей ничего не скажу, ни словом не обмолвлюсь об этой поездке. Она будет удивляться, почему я целую ее с такой печалью. Но исподволь она начнет понимать то, что, впрочем, понимала всегда: тропинка нашей любви не ведет никуда, и по мере того, как мы оба будем стареть, она обречена затеряться в зыбучих песках времени».
Поезд минует станцию Мальяна. За окнами прохода уже видны предместья Рима.
Еще несколько минут — и вы подъедете к прозрачному вокзалу, он так хорош на восходе солнца — и как раз на восходе к нему подъезжает этот поезд в другое время года.
Будет еще совсем темно, и сквозь огромные стекла ты увидишь огни фонарей и голубые вспышки трамваев.
Ты не пойдешь в отель «Квиринале», а отправишься прямо в бар и там, читая купленпую свежую газету, закажешь caffelatte, а тем временем мало-помалу начнет заниматься, разгораться, шириться, крепнуть утренняя заря.
С чемоданом в руке ты выйдешь на рассвете из здания вокзала (небо совершенно очистилось, луна исчезла, все обещает на завтра прекрасный осенний день), перед тобой, во всем великолепии своего темно-красного цвета, откроется город, и так как тебе нельзя идти ни на улицу Монте-делла-Фарина, ни в отель «Квиринале», ты остановишь такси и попросишь подвезти тебя в отель «Кроче-ди — Мальта», на улицу Боргоньоне неподалеку от площади Испании.
Ты не пойдешь к окнам Сесиль поджидать, когда откроются ставни; ты не увидишь, как она выходит из дому; и она тебя не увидит.
Ты яе будешь ждать ее у дверей дворца Фарнезе; ты пообедаешь в одиночестве; все эти дни ты будешь завтракать, обедать и ужинать в одиночестве.
Стараясь держаться подальше от ее квартала, ты будешь совершать одинокие прогулки, вечером одиноко возвращаться в гостиницу и в одиночестве засыпать.
И вот в одиночестве своего номера ты начнешь писать книгу, чтобы заполнить пустоту этих дней, проведенных в Риме без Сесиль, от которой ты себя отлучил.
А в понедельник вечером, в заранее намеченный час, ты поедешь на вокзал к заранее намеченному поезду,
так и не увидевшись с ней.
За окнами прохода проплывает огромный нефтеперегонный завод, с его факелом и лампочками, расцвечивающими алюминиевые вышки, точно рождественскую елку.
С книгой в руке ты все еще стоишь лицом к своему месту, к снимку парижской Триумфальной арки, но вдруг кто-то дотрагивается до твоего плеча, это новобрачный, которого ты окрестил Пьером, и ты садишься, чтобы дать ему выйти, но он имел в виду другое — он протягивает руку и зажигает свет.
Все твои соседи по купе таращат глаза, на всех лицах появляется озабоченное выражение.
Пьер берет один из чемоданов, лежащих над головой его жены, ставит на сиденье, открывает и ищет в нем туалетные принадлежности.
А ты думаешь: «Не будь этих людей, не будь этих предметов и образов, давших моим мыслям толчок, под действием которого во время этой необычной, нарушившей размеренное течение моей жизни поездки у меня в мозгу заработал какой-то механизм и сдвинулись, наплывая друг па друга и разрывая меня на части, разные пласты моего существования; не будь этого стечения обстоятельств, этой раскладки карт, быть может, в эту ночь мою душу еще не рассекла бы зияющая трещина и мои иллюзии продержались бы еще какое-то время; но раз уж трещина обнаружилась, нет никакой надежды, что она затянется или что я забуду о ней — ведь она доходит до тех пустот, которые уже давно образовались во мне и вызвали эту трещину и которые мне уже не заполнить, потому что они связаны с гигантской исторической трещиной.
У меня нет никакой надежды спастись в одиночку. Я растрачу всю свою кровь, все песчинки своих дней в тщетных усилиях найти опору в себе самом.
Но если я — скажем, с помощью книги — подготовлю почву, попытаюсь расчистить путь грядущей, недосягаемой для нас свободе, внесу хоть самую скромную лепту в закладку ее основ,-
я использую единственную возможность насладиться хотя бы отблеском этой свободы, прекрасным и пронизывающим,
и не буду пытаться при этом разгадать загадку, какой предстает Рим и нашему сознанию, и сфере бессознательного, или понять хотя бы в общих чертах, что являет собой это средоточие чудес и тайн».
Поезд проезжает станцию Рим-Трастевере. За окном по улицам навстречу друг другу тянутся первые освещенные трамваи.
Было уже совсем темно, и фары машин отражались в асфальте площади Пантеона. Сидя у окна, ты снял с книжной полки послания Юлиана Отступника, и в эту минуту вошла Анриетта, чтобы узнать, будешь ли ты ужинать.
— Ты же знаешь, я предпочитаю вагон-ресторан.
— Все твои вещи в чемодане на кровати. А мне надо готовить ужин.
— До свиданья. До понедельника.
— Мы будем ждать тебя к обеду. Я поставлю для тебя прибор. До свиданья.
Тебе хотелось поскорей вырваться из дома; дождь перестал, в облаках над бульваром Сен-Мишель показалась луна, а по бульвару двигался разноплеменный поток окончивших занятия студентов; ты остановил такси, и оно сверпуло за угол разрушенного дворца, создание которого приписывают парижскому императору Юлиану.
На Лионском вокзале ты купил сигареты, запасся еще на перроне талончиком на ужин во второй смене, вошел в вагон первого класса, занял место в купе, где уже сидел толстяк твоих лет, куривший маленькие сигары, и положил на багажную сетку чемодан и светлый кожаный портфель, набитый бумагами и документами, предварительно вынув оттуда оранжевую папку с материалами реймского отделения.
Так начиналась твоя обычпая служебная поездка, и, однако, ты уже успел мимоходом навести в Париже справки о работе для Сесиль; ничто еще не разорвало основы твоей размеренной жизни, и, однако, твои отношения с этими двумя женщинами уже близились к кризису, и его итог — эта выходящая из ряда вон поездка, которая вот — вот завершится.
Когда поезд тронулся, ты вышел в коридор и стал смотреть в окно на молодой месяц над крышами и на пригородные газгольдеры.
За окном диск луны уже больше не виден, зато у стены Аврелиана все чаще мелькают мотороллеры, и лампы одна за другой зажигаются на всех этажах домов-повостроек.
Тот, кого ты зовешь Пьером, возвращается в купе, свежевыбритый, взгляд у него прояснился, оп улыбается; теперь, захватив с собой большую сумку, выходит та, кого ты зовешь Аньес; твоя соседка с лицом римлянки встает, оправляет па себе пальто и, небрежно приведя в порядок прическу, снимает с багажной сетки свой чемоданчик.
Ты думаешь: «Что же такое случилось с того вечера в среду, со времени той последней обычной поездки в Рим? Как это вышло, что все изменилось, как я дошел до этого?»