— Здорово, у тебя получается кисть доворачивать, — Сказал он, качая головой. — Да и вообще ты за лето… раскабанел.
У Грека все похвалы имели какой-то уничижительный подтекст. Вообще… Это у него всё было самое лучшее, самое новое, самое фирмовое. И об этом он говорил с чувством такого превосходства и так брезгливо кривил при этом рот, что когда-то меня это сильно бесило, но не сейчас.
— Играй давай, а то заменю, — сказал я и пошёл подавать.
В команде были и девочки, естественное слабое звено. Подавай в неё, она сама убежит, или съёжится. Кроме Наташки Терновой. Это была моя соперница по спринту и вообще — прекрасная спортсменка. Я не помнил, занималась она чем-то или нет, но физкультура у неё шла отлично.
В младших классах мы с ней по физкультуре шли ноздря в ноздрю с моим небольшим превосходством. Потом окреп я и покрупнела она. Приняв женские формы она стала отставать от мня в спринте.
Когда я бежал рядом, я специально задерживался на старте, чтобы её обогнать и посмотреть. Её грудь ей очень мешала, мешала и мне. Когда я увидел это колыхание в первый раз, я забыл бежать и что надо обогнать. А бежали на результат.
— Я перебегу, — сказал я тогда Эс Эсу, и он меня понял.
И вот я пошёл подавать на Наташку Терновую.
Один профессор химии нашего политехнического как-то научил меня подачи «сухой лист». Вернее, я у него её подсмотрел, потому что никак не мог ей принять. Она мне ещё понравилась тем, что удар по мячу проводится почти как при прямом ударе открытой рукой и мяч летит без вращения. А если летит без вращения, значит упирается в воздух и начинает вилять. Куда он вильнёт не знает никто. То есть целься в игрока, а мяч сам вильнёт в сторону.
Я специально подгадал нужную расстановку и отправлял мячи Наташке.
— Наташка, лови, — говорил я и бил по мячу.
Она правильно вставала на приём, но мяч в последний момент вилял в сторону.
В конце концов она расплакалась и ушла с площадки. Блин! Я не хотел этого! Я просто шутил. И тут я понял, что пацанские гормоны превращают меня в пубертатного идиота. Я даже «гыгыкать» стал, как все. Охренеть, подумал я, и побежал в девчачью раздевалку, но она была закрыта на щеколду.
Немного поскулив и поныв за дверью, прося прощение, я вернулся в зал, но в игру не вошёл. Как-то всё вдруг надоело. Прошёл азарт. Со мной так часто бывало.
— Посвисти-ка, — сказал физрук Греку и отдал ему стальной свисток.
Присев рядом со мной на скамейку он спросил:
— Ты волейболом не хочешь заняться?
— Так я и занимаюсь, — удивился я, понимая, что он имеет ввиду.
— Не… Серьёзно.
— Не-е-е… Серьёзно не хочу. Не разорваться же мне? Я и так… Даже альпинизм не бросаю, хорошо, что он летом, когда времени полно. Но вот хочу дайвингом заняться, придётся завязать.
— Чем заняться? Дайвин… Чего?
— Нырянием с аквалангом.
— Водолазом, что-ли, хочешь быть?
— Ну да… Это по-английски.
— Это в ДОСААФ, — махнул рукой физрук. — Ты у кого планирующую подачу «слямзил»?
Я дёрнул щекой, а потом головой.
— Понятно, — сказал Эс Эс. — Там же где и каратэ…
— В Динамо подсмотрел.
— И сам разобрался?
Я снова дёрнул угол рта.
— Объяснили.
— Понятно…
В спортзал заглянула директор и окликнула физрука:
— Сергей Степанович!
Эс Эс вздрогнул и посмотрел на дверь. Он боялся директрису, как огня. «Светлана» была правильным директором и разгоняла посиделки физика, трудовика и физрука неоднократно.
— Сергей Степанович, — она всегда выговаривала отчество учителей мужчин правильно, — отдайте мне Шелеста.
Валерка Лисицын поймал летящий в него мяч и оглянулся. Оглянулись все.
— Шелест у нас сегодня нарасхват, — весело и задорно прокричала Людка Фролова.
Совсем недавно мне сообщили, что Людки не стало. Я посмотрел на Наташку Дыбу, сообщившую мне об этом и помрачнел.
— Иди, — тихо сказал физрук. — Не дрейфь. Напортачил?
Я пожал плечами и встал со скамьи.
— Мне с вещами, Светлана Яковлевна? — Спросил я громко.
— Да, пока, вроде рановато, — усмехнулась директриса. — Переоденься и ко мне. Разговор есть.
В кабинете директора сидела историчка и представительный молодой человек, комсомольской наружности. Ну как, молодой? Лет тридцати пяти.
— Вот, Павел Николаевич, это Шелест, про которого мы…
— Понятно. Кто у тебя родители? — Спросил он.