Выбрать главу

– Вообще-то да, – с ехидной улыбкой ответила она.

– Но я же не животное, у которого чувства сильнее разума, – говорил я, снимая верхнюю одежду, – Мне же еще надо руки помыть, мало ли что там в метро живет.

Пока я мыл руки, Настя прислонилась ко мне сзади, и ее руки оказались на ремне моих брюк. Ремень как будто ждал этого момента и расстегнулся практически мгновенно, молния с пуговицей продержались ненамного дольше.

Все остальное было как во сне. Помню лишь урывками: мы были уже без одежды, я несу ее на руках – а вот уже и спальня, кровать, мягкая, удобная и зовущая…

Мне показалось, пару часов спустя, что мы заснули одновременно, так и не разжимая объятий.

Ночью она проснулась и нежными прикосновениями вырвала меня из сна – как все говорят, «из объятий Морфея». Хотел бы я посмотреть на этого Морфея, который может держать в своих объятиях несколько миллиардов человек!

В ее взгляде, который в темноте был почти не виден, чувствовалось что-то нежное и в тоже время хищное (хотя, возможно, это была игра света, точнее отсутствия оного). Мягким движением я повернул ее на живот и сел рядом. Поглаживание, глубокое поглаживание, вот и до разминания дошла очередь. Мне кажется, что массаж в моем исполнении действовал на Настю усыпляющее. Пять-десять минут – и казалось, что она уже спит. Но всегда это оказывалось не так.

Спина, воротниковая зона, шея, поясница – руки спускались все ниже и ниже, добираясь до долгожданной и всегда желанной попки. На этом мягком и приятном месте стоило подзадержаться. Если массаж спины и шеи был уже рутиной, довольно скучной и неинтересной, то массаж попки всегда вызывал только положительные эмоции. Потом очередь дошла и до ног. Переворачиваться Настя не захотела. Точнее, быстро развернувшись, она обняла меня крепко-крепко, прижавшись своей грудью к моей, и мы слились в долгом и страстном поцелуе. Казалось, что вечность проносится мимо нас, поколения сменяются поколениями, звезды рождаются и умирают, а наш поцелуй все продолжается и продолжается. Создавалось ощущение, что он будет длиться вечно.

Но все хорошее когда-нибудь проходит, собственно, так же, как и плохое. Я откинулся на подушку и перевел дыхание. Во рту еще оставался ее вкус, который хотелось сохранить подольше. Я закрыл глаза, наслаждаясь мгновениями.

– Ты спишь? – раздалось через минуту.

– Нет, – говорить не хотелось.

– А мне показалось… Ты ведь не любишь делать мне массаж?

– Почему же, просто массаж для меня работа, и я не могу относиться к нему по-другому, а так все замечательно.

– Только работа?

– Ну, с тобой, конечно, не совсем… И кроме того, он отнимает огромное количество энергии. Мои руки забирают весь негатив и все плохое, что накопилось в тебе за день, а с этим надо как-то справляться. Пару минут – и все. Силы вернутся.

– Какие силы?

– Физические и моральные. Ты не забывай, я же работаю с детьми, а там напряжение совсем не то, что со взрослым человеком. Разные усилия – разная затрата сил. И вообще-то у меня был сегодня тяжелый день.

Последние слова вернули меня в реальность. Я сегодня убил человека. Что я должен чувствовать, что ощущать? Совесть молчала, как мне показалось; душевное равновесие осталось на прежнем уровне. Мне не было жалко этого человека. Там, на небесах, а может, под землей или еще где с ним разберутся по заслугам. Я, конечно, не верил в примитивный рай и ад – наверняка все намного сложнее и в то же время намного проще и понятней, просто нам это не дано знать. Мы живем, как дети, которым сказали: если ты это не сделаешь, то держись! Или: у тебя есть пять минут, чтобы доделать это, а иначе… А чего иначе? Может, иначе дадут конфету, а может и по башке. Никто не может знать точно. Страшна неизвестность, она-то и сдерживает большинство людей. Если бы все точно знали, что после смерти всё будет хорошо и замечательно, независимо от того, как ты прожил свою жизнь, то мир сильно бы изменился. Преступлений было бы море, и еще больше самоубийств. Наступил бы хаос. Человеческое общество держится только на страхе. Страх бывает разного вида, но страх за себя – это самый страшный страх, который может существовать. Ведь даже мать, которая боится за своего ребенка, боится прежде всего за себя, ведь если с ее ребенком что-то случится, то переживать будет она, ей будет плохо, а не сыну или дочке. Ведь все верующие люди верят в то, что есть жизнь после смерти. Тогда почему они все плачут, когда умирает близкий человек? Они должны радоваться – человек наконец-то завершил свой жизненный путь и ушел к Богу. Но нет, люди переживают за себя: «Как мы теперь без тебя, любимый (или любимая), дорогой (или дорогая)». Им плевать, что вам там хорошо, им главное, что вы не с ними…