- Всё, дальше я не поеду, не на этой машине, - водила сдал на обочину и остановился.
- Тогда пойдём пешком, Слава, здесь метров двести.
Я забрал вещи с кузова, и мы пошли. Да, в этой общаге я не жил, но они все одинаковые «Unimo», поэтому, если жил в одной, значит жил во всех. Пустотелые стенки толщиной пять сантиметров, за которыми слышно, как сосед, даже не храпит, просто сопит во сне. Ну, будем надеяться, что в этот раз я здесь сильно не задержусь. На входе вахтёрша, татарка. С красивым, но каким-то злым лицом.
- Хальфия, знакомься, это Слава. Будет жить здесь. С комнатой пока не определились. Он вещи здесь оставит, и мы поедем оформляться.
- Да, конечно, в красном уголке пускай оставит, Раиса Алексеевна, никто не возьмёт. Слава, поставь в красном уголке.
Да, в каждой общаге, сразу напротив выхода красный уголок, с диваном, креслами, телевизором и пальмами в кадках. Просто неогороженный бокс в двадцать квадратных метров, как и стандартный жилой бокс. Лет через пять их уже почти не останется, будут разгораживать и заселять людьми. Такие уголки продержатся лишь в редких семейных общагах, и-то ненадолго. Я оставил вещи, и мы пошли обратно к КрАЗу.
- Раиса Алексеевна, а уже прикинули, куда меня?
- Ну, это ты с Сергей Владимировичем будешь решать. Но вообще, вариантов не много. Вернее, всего два. Сейчас бурятся и активно эксплуатируются два месторождения. Вот, либо на одно, либо на другое. Но их бурить, считай, только начали. В планах ещё очень большая площадь. Да и других месторождений, разведанных, но ещё не вскрытых полно. Так, что не переживай, на твой век работы хватит.
- А по зарплате что, если не секрет?
- Это ты, опять-же с Сергей Владимировичем обсудишь. Но не обидит. Наши парни получают от восемьсот до тысячи, в зависимости от разряда. Вот и ты рассчитывай так же.
Ну, примерно так я и думал. Эх, маловато. Ну, ничего, что-нибудь ещё придумаю.
Глава 2
2.
Структурное подразделение ЦБПО ЭПУ на данный момент представляло собой пару быстровозводимых арочных ангаров, котельную и вагон-городок из пары десятков жилых вагончиков, в котором обитало и руководство, и администрация предприятия. Уже началось строительство основного административного корпуса, но именно началось. Пока только разметили пятно под строительство и начали забивать свайное поле. Северное строительство и сейчас не сильно отличается по технологии, если не многоэтажное. Забивается свайное поле, затем сверху заливаются такие «якорные» группы свай, по четыре-пять штук. Затем это всё объединяется ленточным фундаментом. И уже на этом фундаменте возводится само здание. Никакого подвала в большинстве случаев. И никакого времени на усадку. Северное лето – всего три месяца. За это время надо успеть максимум.
- Слава, а где твой комсомольский билет и характеристика? – спросила Раиса Алексеевна, разбираясь в моих документах. Административных рабочих, особенно, грамотных и опытных не хватало, впрочем, как и любых других, поэтому она, даже формально не являясь кадровичкой, всё равно тянула ещё какую-то дополнительную нагрузку от отдела кадров.
- А я – не комсомолец, Раиса Алексеевна. Так получилось.
Да, школу я закончил, не будучи комсомольцем. Формально в ряды ВЛКСМ вступали добровольно с четырнадцати – пятнадцати лет. Но, если ты не член – забудь о высшем образовании, и о любой руководящей должности, потому как руководителем любого уровня мог быть только коммунист. А в КПСС без комсомольского стажа не принимали по определению. Это в кино про войну показывали, как какого-нибудь беспартийного деревенского мужика принимают в партию, устроив импровизированное партсобрание на романтической лесной полянке перед костром. Хотя, война – это всё же не мирное время.
В школе я в комсомол не вступил. Просто не успел. По той причине, что восьмой класс я закончил едва мне исполнилось четырнадцать лет. А получилось так потому, что в школу я пошёл с шести. А это получилось, в свою очередь, потому что в возрасте шести лет я уже умел бегло читать, освоил простые арифметические действия в уме с числами до ста, понимал, основу умножения и деления. Единственное, что я не умел из программы начальных классов – это писать.
Родился я в конце января 1965 года в семье обычных работяг. Мы тогда жили в деревенском доме, в частном секторе нашего областного центра. Дом достался по наследству моему отцу, и был разделён на две половины. На другой половине жила родная сестра отца, моя тётка Надя. Да, её звали так-же, как и мою маму. Но я их никогда не путал, потому что маму я Надей никогда не звал. Мама – это мама. Точка.
У тётки Нади тоже был ребёнок. Сын Коля. Он был старше меня на полтора года. А вот мужа у тёти Нади не было. Почему – не знаю. Об этом в семье никогда не говорили. В 1981-м году Коля уйдёт в армию, а в 1982-м погибнет в Афганистане. Я помню цинковый гроб, стоящий у тёти Нади в квартире. Гроб с маленьким застеклённым окошком напротив лица моего двоюродного брата. Такого знакомого, с навсегда закрытыми глазами. И маленькой дырочкой под правой бровью. Это потом я узнаю, что Коля, заинтересовавшись трофейной американской винтовкой М-16, и вопреки приказа командира части, решил её разобрать. Как и что там точно получилось – непонятно, но фактически, он застрелил сам себя, заглядывая в ствол незнакомого оружия. Я читал письмо от командира той части, в котором он подробно рассказывал, как Коля погиб. Командир писал, что настрого запретил прикасаться к трофейному оружию до приезда спецов из разведки. Но поскольку часть стояла в голом поле и возможности убрать трофеи под замок просто не было, доступ к ним имел чуть более чем весь личный состав части.
Как-бы то ни было, жили мы в этом деревенском доме, на своей половине. Мама с папой и я с сестрой. Я плохо помню тот период своей жизни. Помню свою кровать с панцирной сеткой. Кровать, спинки которой были перекрашены раза три, как минимум. Это было видно в местах, где краска облупилась, представляя взору более ранние культурные слои. На спинках кровати были приварены два металлических кольца, в которые вставлялась специальная железяка, на которую натягивалась верёвочная сетка, призванная предотвратить падение ребёнка с кровати. Площадь кровати, огороженная сеткой, и была моим жизненным пространством. Помню сиамскую кошку. Может она не была сиамской, но её все так называли, наверное из-за расцветки.
Помню, что я дома, почему-то один. Подкрадываюсь к кошке, хватаю за хвост и дёргаю изо всех сил. Потом разворачиваюсь, и бегу со всех ног к своей панцирной кровати с натянутой сеткой, и залезаю в своё жизненное пространство через эту железяку. «Всё, я в домике, хрен ты сюда заберёшься». Наивный чукотский юноша. Что для кошки решётчатая спинка панцирной кровати. Вижу, как кошка гордым неторопливым шагом входит в комнату. Я ехидно смотрю на неё из-за решётки. Она смотрит на меня. Потом подходит к кровати. Прыжок сквозь прутья, и вот она уже внутри моего жизненного пространства, казавшегося мне таким безопасным. «Э! Э! Так не честно, я в домике!» Забиваюсь в угол кровати. Кошандра не торопится, куда я денусь, с подводной лодки. Неторопливо подходит ко мне. В глазах насмешка и ещё нечто такое, как у гурмана за столом, когда он решает, с какого блюда начать. Приблизившись на ударную дистанцию, наносит несколько царапин и обозначает укус. Умная. Сильно не царапает, нельзя, это-же ребёнок, хоть и кожаный. Но наказание за проступок должно быть неотвратимо. После наказания смотрит на меня несколько секунд строгим взглядом, потом, так же медленно разворачивается и, задрав хвост, уходит по своим делам.