– Так вот у нас всегда случается, Миха, – проворчал Максим. – Непременно возникнет какой-нибудь фактор и…
И покосился на соседа. Михаил Борцов, его двадцативосьмилетний напарник, сосредоточенно работал и на его баловство не обращал никакого внимания. На звонок из дежурной части не отреагировал тоже. Или придуривался, или правда занят был. Максим нехотя снял трубку. Минуту слушал, потом вздохнул:
– Пусть заходит твой журналист.
– Что, интервью будут брать? – оживился сразу Миша и мечтательно улыбнулся. – Карине непременно расскажу! Ей будет приятно, она гордиться мной станет.
– Не-а, не расскажешь, – хмыкнул Максим и недовольно поморщился.
Карину он терпеть не мог. Слишком правильная, слишком требовательная, слишком прямолинейная. Постоянно цеплялась к нему, пыталась учить жизни, грозилась испортить их с Мишкой дружбу. Дура очкастая!
– Почему это не расскажу? – надулся Мишка и подозрительно покосился в его сторону. – Это тебе рассказать некому. И гордиться тобой некому. А у меня есть Кариночка. И ей…
– Не расскажешь, потому что никакого интервью не будет, – перебил Максим. Слушать о Карине он не желал. – Журналист с каким-то заявлением явился.
– С жалобой?
– Узнаем.
И, подперев подбородок кулаком, Максим уставился на дверь кабинета, которую через минуту должен был распахнуть журналист какого-то издания.
Вошел. И сразу Максиму не понравился. Журналист, если он настоящий, не должен был так выглядеть. Настоящий журналист должен гореть на работе. Ему некогда утюжить стрелки на брюках, а этот утюжил. Некогда вязать такие хитроумные узлы на галстуках, а этот вязал. И в руках у него непременно должна была быть какая-нибудь нелепая громоздкая сумка, в которую должно было вмещаться все – от фотоаппарата и камеры до термоса с горячим бульоном и пакета горячих пирожков, которыми тут же пропах бы их кабинет.
Ничего этого не было. Ни пирожков, ни термоса, ни камеры – ничего. Руки парня были пустыми. И не пахло от него едой, которую он вынужден был жевать на ходу. От парня приятно пахло хорошим парфюмом. Одет тщательно, с иголочки. И выглядел он как киногерой, а не как журналист провинциального издания.
«Чертов мажор», – тут же подумал Максим и кивнул парню на стул. Чего такой в журналисты поперся? Сидел бы где-нибудь в кредитном отделе – с такими-то стрелками на брюках и узлом на галстуке.
– Слушаем вас, – сухим неприветливым голосом произнес Назаров и плотно сжал губы.
Мишка тут же осуждающе засопел. Вот Карине его было бы сейчас раздолье. Тотчас бы заверещала: «Человек с бедой пришел, а он его как врага встречает. Где вежливость? Элементарная хотя бы вежливость! Поздороваться забыл!»
– Здравствуйте, – исправил его ошибку журналист и прошел к стулу. И сразу уставился на Максима: – Вы Максим Сергеевич?
Он кивнул, не разжимая губ. Много чести для такого пижона.
– Мне рекомендовали вас как опытного сотрудника и великолепного сыщика. Поэтому я к вам, – нервно дернул шеей парень.
«Может, с узлом галстука перестарался», – подумал лениво Назаров, не отреагировав на лесть. Про себя, однако, злорадно хихикнул. Карина бы теперь позеленела, обидевшись за Мишку.
– Мне сказали, что у вас высокий уровень раскрываемости и…
– Давайте к делу, – перебил его Максим недовольно и шлепнул ладонью по груде бумаг на столе. – Не станем красть друг у друга время, приседая в реверансах. Итак, кто вы? Представьтесь. – И тут же, скрипнув зубами, отогнал навязчивый образ очкастой Карины и нехотя добавил: – Пожалуйста.
Журналист закивал и затараторил.
– Иван. Иван Светлов. Иван Иванович Светлов. Мне тридцать лет. В вашем городе совсем недавно. Переехали всего полгода назад. Устроились в газету, – Светлов назвал неизвестное Максиму издание. – Проживаем на съемной квартире недалеко от редакции.
– Послушайте, гражданин Светлов. – Назарову сделалось смешно. – Вы что же, себя на «вы» именуете? «Переехали», «устроились», «проживаем». Мы-с!
– Нет, что вы, Максим Сергеевич. – Светлов коротко улыбнулся, аккуратно вытер вспотевший лоб ладонью. – Ценю в людях чувство юмора, знаете… Я имел в виду себя и мою девушку. Настю Глебову.
– Ах, простите.
Назаров приложил ладонь к груди. Мишаня, сидевший напротив, позеленел от злости. Он не завистлив был, нет. Просто образ Карины, наверное, и у него плясал перед глазами. Осуждающий образ, клеймящий. Назарову, идиоту, все в зачет шло. Даже его бесконечные клоунады.