— Этот визит будет слишком неожиданным для Жан-Луи.
— Это займет всего лишь несколько часов. В любом случае, обдумай все хорошенько и приезжай в течение дня.
— Мне бы хотелось съездить в Эверсли, — сказал Дикон.
Сабрина с обожанием улыбнулась ему.
— Умерь свои желания. Эверсли не для тебя, сын мой.
— Как знать, — усмехнувшись, сказал он.
— Расскажи все Жан-Луи, — посоветовала мне Сабрина. — Когда вы приедете, твоя мать покажет вам письмо.
С этими словами Сабрина простилась со мной. Я проводила их и вернулась назад к своим нарциссам.
Жан-Луи и я отправились в Клаверинг-холл из дома управляющего, в котором мы жили с тех пор, как поженились. Я рассказала Жан-Луи о желании старого Карла увидеть меня, и, как мне кажется, мой муж немного расстроился. Он был весьма счастлив в небольшом имении Клаверинг, которое содержал в идеальном порядке. Жан-Луи был человеком, не любящим изменений.
Мы шли по дороге, держась за руки. Жан-Луи говорил, что нам будет трудно покинуть Клаверинг именно сейчас. Хорошо бы поехать попозже, когда в имении будет меньше работы. Я соглашалась с мужем. У нас редко бывали размолвки. Наш брак считали счастливым. Именно это и сделало мои последние поступки такими необъяснимыми.
Единственным облачком, затмевающим наше счастье, было отсутствие детей. Моя матушка часто заговаривала со мной об этом, поскольку знала, как это огорчает меня.
— Все это очень печально, — признавала она. — Ведь вы могли бы стать такими хорошими родителями. Возможно, со временем… наберитесь терпения…
Но время шло, а детей у нас все не было. Иногда я ловила тоскующий взгляд Жан-Луи на Диконе. Жан-Луи тоже был склонен баловать мальчика. Может быть, это происходило из-за того, что Дикон был единственным ребенком в семье.
Я же не испытывала особой любви к сыну Сабрины. Могла ли я ревновать к нему? Моя мать, которую я любила лишь немного меньше, чем моего блистательного отца, очень любила Дикона… я полагаю, больше, чем меня, своего собственного ребенка. Ходили слухи о давнем романе моей матушки с отцом Дикона, но этот человек был отцом ребенка Сабрины.
Наши мысли и эмоции сплетались вместе в замысловатую паутину и в это время я не была ими озабочена. Я все еще была прежней Сепфорой — спокойной, незаметной, почти всегда предсказуемой.
Когда мы добрались до места, матушка уже ждала нас и тепло обняла меня. Она всегда была ласкова ко мне, когда я находилась рядом, но в мое отсутствие редко вспоминала обо мне, так как была уверена в том, что я всегда сделаю то, что от меня ожидается, я узнала, что в нем замешана Сабрина. Однажды я услышала, как она сказала моей матери:
— О, Кларисса, я заслуживаю наказания за все это.
Так я узнала, что это Сабрина была в спальне умершего мужчины, хотя все думали, что там была моя мать, и это послужило причиной смерти моего отца.
Когда я задавала вопросы, то няня Нэнни Керлью, которую я унаследовала от Сабрины, отвечала мне, что маленькие дети должны быть тише воды, ниже травы. Я старалась вести себя хорошо, потому что из страшных рассказов няни Керлью знала, что случается с непослушными детьми. Если они слушают то, что им не позволено, у них вырастают длинные уши, так что каждый знает, что они натворили, а те, кто гримасничают или хмурятся, остаются такими на всю жизнь. Будучи рассудительной девочкой, я сказала Нэнни Керлью, что никогда не видела людей с огромными ушами или высунутым языком.
— Подожди, — мрачно сказала няня и посмотрела на меня так подозрительно, что я поспешно бросилась к зеркалу, чтобы удостовериться, что мои уши пока не выросли, а язык все еще подвижен.
Кто-то сказал, что время — великий целитель, и это истина, потому что если оно и не полностью излечивает, то затуманивает память и смягчает боль; через некоторое время я привыкла к тому, что отца нет рядом, втянулась в деревенскую жизнь в Клаве-ринге. Рядом были мать, Сабрина и Жан-Луи, а также и грозная и всемогущая няня Керлью. Я приняла жизнь такой, какая она есть. Я делала то, что от меня ожидалось, и редко задавалась вопросом: «Зачем?» Однажды я слышала, как Сабрина сказала моей матери:
— По крайней мере, Сепфора никогда не доставляла тебе беспокойства и, я готова поклясться, никогда не доставит.
Сначала я обрадовалась этим словам, но позже долго размышляла над услышанным.
Вскоре я достигла совершеннолетия, ездила на приемы, и на одном из вечеров Жан-Луи показал, что способен ревновать: он решил, что я слишком увлеклась одним из сыновей живущего по соседству сквайра. Мы с Жан-Луи решили, что поженимся, но он не хотел спешить с этим, ведь он до сих пор жил под крышей моей матери. Жан-Луи был горд и независим. Он много помогал в имении. Управляющий Том Тейплз говорил, что без Жан-Луи он бы не справился, потом у Тома неожиданно случился инфаркт, и он умер. Должность управляющего имением стала вакантной, и Жан-Луи занял ее. Он управлял имением и жил в доме, который перешел к нему вместе с должностью, и теперь больше не оставалось препятствий для нашего брака.
Мы поженились более чем десять лет назад в роковом для нашей семьи сорок пятом году. В этом же году произошли драматические события, связанные с возвращением возлюбленного молодости моей матери, который был сослан в Вирджинию тридцатью годами раньше за участие в восстании в 1715 году. Я была настолько погружена в собственное замужество в то время, что не сразу поняла, что возвратившийся Дикон был тем самым возлюбленным. Моя мать мечтала о нем всю свою жизнь, даже тогда, когда вышла замуж за самого желанного мужчину — моего отца. Увы, к несчастью моей матери, мужчина ее мечтаний влюбился в Сабрину, женился на ней, и юный Дикон явился плодом этого брака.
Моя бедная матушка! Я понимаю ее страдания гораздо больше сейчас, чем тогда. Сабрина вернулась в лоно семьи, когда ее муж погиб в битве при Каллодене. Десять лет назад, когда моя мать и Сабрина жили в Клаверинг-холле, родился Дикон. Только сейчас, после всего пережитого мною, я поняла, что они видели в мальчике того Дикона, которого обе потеряли.
Возможно, любовь к мальчику принесла им утешение, но, я полагаю, она оказала неблагоприятное влияние на характер Дикона-младшего.
И вот началась моя семейная жизнь и Жан-Луи стал для меня образцовым мужем; мы вели существование, типичное для деревенских сквайров. События в мире не интересовали нас, в Европе могли идти войны, в которые была вовлечена наша страна, но они касались нас очень мало. Одно время года сменяло другое, на смену Страстной пятнице приходила Пасха, летние церковные праздники справляли на лужайке, если погода была хорошей, или в большом сводчатом зале нашего дома, если она была плохой. К празднику урожая каждый стремился вырастить самые красивые фрукты и овощи для выставки; а потом наступало Рождество. Так шла наша жизнь.
До того дня, когда мы получили послание из Эверсли-корта.
Моя мать взяла меня и Жан-Луи под руки:
— Я подумала о маленьком семейном празднике, на котором мы могли бы обсудить все это. Только Сабрина, я и вы двое. Жан-Луи, дорогой, я очень надеюсь, что ты сможешь управиться с делами, чтобы поехать с Сепфорой.
Жан-Луи пустился в описание проблем имения. Ему нравилось говорить о них, потому что они имели для него первостепенное значение. Он пылал энтузиазмом, и я знала, что для него будет огромной жертвой хоть на время уехать из Клаверинг-холла.
Мы вошли в просторный красивый зал, главный в доме. Сам дом был очень велик, ведь предполагалось, что в нем будет жить большая семья. Моя мать хотела, чтобы Сабрина вышла замуж и жила здесь со своими детьми; я уверена, что она хотела бы, чтобы Жан-Луи и я переехали сюда тоже. Матушка желала быть центром большой семьи, а все, что было у нее, — это Сабрина и Дикон.