Но Сабрина не вышла вновь замуж. Моя мать поступила так же, хотя она была еще очень молода, когда убили моего отца. Обе женщины создали образ, которому поклонялись: Дикон — герой молодости матушки, которого она обожала всю жизнь и который омрачил ее взаимоотношения с моим отцом. По иронии судьбы она продолжала боготворить его даже тогда, когда он ушел к Сабрине. Если бы Дикон не погиб при Каллодене, остался ли бы он на своем пьедестале? Но эти вопросы я начала задавать себе позже… Оглядываясь назад, мне кажется, что я видела жизнь, в которой недоразумения осторожно прятались; я делала то, что от меня хотели люди, и я никогда не пыталась снять покров благопристойности и заглянуть внутрь.
Юный Дикон был спасением этих двух осиротевших женщин. Они верили, что этот мальчик — сын Дикона — подарил им цель жизни; заботясь о нем, они забыли о своем горе и нашли новый предмет поклонения.
Этот дом был для меня такой же родной, как и тот, который я делила с Жан-Луи последние десять лет. Здесь, среди элегантной мебели и со вкусом подобранных украшений — результата любви моего отца к красивым вещам — я повзрослела.
Я стояла в зале и смотрела на две великолепные лестницы, ведущие вверх, — одна к восточному крылу, другая — к западному крылу дома. Столь большой дом для троих! Я знаю, мама часто думала об этом и была благодарна, что рядом живет Сабрина. Я сказала Жан-Луи, что, если когда-нибудь Сабрина выйдет замуж и уедет, мы должны будем переехать в Клаверинг-холл. Жан-Луи согласился, но я знала, что он очень дорожит своей независимостью и любит наш дом, который был ее символом. Мой муж никогда не забывал, что для моей матери он всего лишь подкидыш. Жан-Луи всегда отличался благородством, что делает мое поведение еще более заслуживающим порицания… но я должна продолжать свой рассказ…
Мы ужинали в столовой. Все вещи в доме оставались на тех же местах, что и при отце. Мать никогда бы добровольно ничего не переставила. Даже самая главная комната в доме, в которой обычно играли в карты, была оставлена такой, какой была при жизни отца, хотя теперь в ней только иногда, когда приезжали соседи и присоединялись к матери и Сабрине, играли в вист, и, конечно, в ней никогда не велись игры на деньги. Моя мать была против этого — по-пуритански, как говорили некоторые, но мы-то понимали, почему.
Сейчас мы сидели на резных позолоченных стульях, которые за последнюю сотню лет стали семейной реликвией и которыми очень гордился отец, за дубовым столом, отделанным резьбой, имитирующей рисунок на скатерти. Стол этот, как говорил отец, сделали во Франции для кого-то из придворных Людовика XV. Мой отец любил рассказывать о подобных вещах во время легкой, добродушной и поддразнивающей беседы. Может быть, из-за этого я всегда находила его столь очаровательным.
Дворецкий стоял у буфета, разливая суп, который разносила одна из горничных, когда дверь отворилась и вошел Дикон.
— Дикон! — сказала мама и Сабрина одновременно.
Я так хорошо знала их отношение к нему. Иногда Сабрина и мама протестовали против каких-либо его поступков, но в то же время снисходительно восхищались дерзостью мальчика. Казалось, они говорят: «Каков шалун, но что бы ни сделал дальше этот ребенок, благословим его!»
— Я хочу кушать, — произнес Дикон.
— Дорогой, — ответила матушка, — ты ужинал час назад. Не пора ли ложиться в постель?
— Нет, — ответил мальчуган.
— Почему же нет? — спросила Сабрина. — Уже время спать.
— Потому что, — настойчиво сказал Дикон, — я хочу быть здесь.
Дворецкий смотрел в суповую миску, как будто в ней лежало что-то крайне интересное для него; горничная все еще стояла, держа в руках тарелку супа, сомневаясь, куда ее поставить.
Я ожидала, что Сабрина отправит Дикона в постель. Вместо этого она беспомощно посмотрела на мою мать, которая пожала плечами, и Дикон скользнул в кресло. Он знал, что одержал верх, у него не было сомнений, что победа останется за ним. Я полностью осознавала, что эта сцена повторяется каждый день.
— Может, позволим ему на этот раз, а, Сабрина? — умоляюще произнесла матушка.
— Но в последний раз, — добавила Сабрина. Дикон обаятельно улыбнулся ей:
— Конечно, в последний раз, — сказал он. Матушка кивнула дворецкому:
— Продолжай, Томас.
— Да, миледи, — ответил тот.
Дикон бросил на меня взгляд, в котором сквозил триумф. Он знал, что я не одобряю того, что произошло, и получил удовольствие не только потому, что поступил по-своему, но и потому, что показал мне, какую власть он имеет над этими преданными ему женщинами.
— Ну что же, — сказала моя мать. — Я должна показать тебе письмо Карла. Кроме того, я думаю, — матушка улыбнулась Жан-Луи, — что вы постараетесь, вскоре посетить Эверсли.
— К сожалению, сейчас не подходящее для этого время года, — произнес, немного нахмурившись, Жан-Луи.
Он очень не любил расстраивать мою мать, но было совершенно ясно, что ей страстно хотелось, чтобы мы побыстрее поехали в Эверсли.
— Но ведь молодой Вистон вполне справляется, не так ли? — спросила Сабрина.
Молодой Вистон был нашим управляющим. Он определенно подавал надежды, но Жан-Луи так пекся об имении, что никогда не бывал полностью счастлив, если не находился во главе дел. Его желание никогда не покидать Клаверинг значительно подкреплялось тем, что никто из нас не хотел жить в Лондоне, как того хотел мой отец, который был в большей степени городским жителем. Он редко охотился, хотя иногда, без большого энтузиазма, рыбачил на реке недалеко от дома. Единственным развлечением, которое отцу действительно нравилось, были игральные вечера. Все имение было оставлено на попечение Тома Стейплза. У нас сменилось несколько управляющих с тех пор, как умер Том, но Жан-Луи никогда не бывал полностью удовлетворен ими.
— Он вряд ли еще готов к этому, — сказал Жан-Луи.
Мать дотронулась до руки моего мужа.
— Я знаю, ты найдешь выход из положения, — сказала она. — И, конечно, так оно и будет. Жан-Луи всегда стремился угодить каждому… Впрочем, я не должна упрекать себя из-за этого.
Сейчас, когда матушка поняла, что Жан-Луи и я определенно отправимся в Эверсли, она пустилась в воспоминания:
— Как много времени прошло с тех пор, как я была там в последний раз. Интересно, старый дом все такой же?
— Я полагаю, Эндерби не сильно изменился, — ответила Сабрина. — Это был странный дом! Говорят, заколдованный. Там случались загадочные вещи.
Я что-то смутно слышала об Эндерби. Дом стоял рядом с Эверсли-кортом. Моя бабушка Карлотта получила Эндерби в наследство. Перед этим там разыгралась трагедия. Говорили, что там произошло самоубийство.
Сабрина тяжело вздохнула и продолжила:
— Я не думаю, что захочу когда-нибудь снова посетить Эндерби.
— Там, и в самом деле, обитают привидения? — спросил Дикон.
— Привидений не бывает, — сказала я. — Их выдумали люди.
— Откуда ты знаешь? — спросил Дикон.
— Это знают все, — ответила я.
— А мне нравятся привидения, — возразил мальчик. — Я хочу, чтобы там жили привидения.
— Ну это легко устроить, — сказал Жан-Луи.
— А я была счастлива в Эндерби, — промолвила моя мать. — Я до сих пор вспоминаю свое возвращение из Франции домой, то, как замечательно очутиться в любящей семье… Этого я никогда не забуду… я жила там столько лет… с тетей Дамарис и дядей Джереми.
Я знала, что она вспоминает о страшных днях своей юности во Франции, когда ее родители неожиданно скончались, говорят, что их отравили, и она была оставлена заботам француженки, которая торговала цветами на улицах.
Мать часто рассказывала об этом и о своей матери, Карлотте, прекрасной, неистовой Карлотте, дух которой позже как бы вселился в меня и которая была моей блистательной предшественницей.
— Тебе будет интересно побывать у дяди Карла, Сепфора, — промолвила матушка.
— Наверное, не будет необходимости оставаться там дольше нескольких дней, не так ли? — спросил Жан-Луи.