Болела голова, во рту дышала зноем Сахара. Хорошо бы принять таблетку анальгина, но где его взять посреди ночи?… Который, кстати, час? Он посмотрел на левую руку и не увидел часов. Посмотрел на стол, куда обычно клал часы… и увидел бутылку пива. В дурном свете она выглядела айсбергом. Не веря себе до конца, Владимир протянул руку. «Айсберг» никуда не делся и даже оказался холодным на ощупь. Он взял эту лунно-ледяную бутылку, зажигалкой сорвал пробку и припал к горлышку. Вспомнил старушку в Псковской области: как боженька босичком по горлышку… Вот это, мать, верно. Это правильно.
Через несколько минут стало легче. Он закурил сигарету и подошел к окну. Луна заливала светом округу: виноградники, поле подсолнухов, казавшихся в ее свете не желтыми, а зелеными, реку… В реке происходило какое-то движение. Сначала он не понял, какое. Потом присмотрелся и все понял.
Он стоял и смотрел как завороженный, не в силах отвести взгляд. Он смотрел до тех пор пока сигарета не обожгла пальцы. Он выронил сигарету, матюгнулся и нагнулся поднять ее. А когда выпрямился, они уже выходили из воды. Они шли, взявшись за руки, и обнаженные тела сверкали в лунном свете.
— Ай, Джинн! — пробормотал Владимир. — Ай, везунчик!
Он допил пиво и пошел в душ, включил воду и распахнул окно. Оно выходило в торец здания, и реки отсюда не было видно. Были видны виноградники и спящие за ними дома Костайницы. Владимир глубоко вдохнул теплый ночной воздух, наполненный ароматом садов.
В вольере закричал павлин, а на дворе метнулась какая-то длинная тень. Владимир присмотрелся, но ничего не увидел. Он зевнул и решил: показалось. Он быстро разделся и встал под холодный душ.
Через пять минут он лежал под одеялом, согревался умиротворенный. Звенели, звенели, звенели цикады. Но он не обращал внимания на их предупреждающий голос.
Проснулся Владимир на удивление свежим и отдохнувшим. В первый момент он даже подумал: а не приснилось ли ему ночное пробуждение с пивом, случайно подсмотренной сценой в реке и лунным светом?… Нет, не приснилось. Вот и бутылка пустая на столе… Но что же дальше? Похоже, что все концы отрублены. Нужно признать правоту Зимина и «бери шинель — пошли домой». Он подошел к окну и (не поминай черта — он не явится) увидел Зимина, моющего машины у реки.
Серьезный важняк Генпрокуратуры курил сигарету и кое-как возил мыльной тряпкой по капоту… Не, ночью вид из окна был интересней. Обнаженное тело Сабины в лунном свете смотрится несколько лучше, чем Зимин с тряпкой в руке.
Зимин увидел Мукусеева в окне и приветственно поднял руку. Мукусеев помахал в ответ, крикнул:
— Помочь, Илья Дмитрич?
— Без вас, Владимир Викторович, полно помощников… Сам управлюсь.
А что это, подумал Мукусеев, я так его недолюбливаю? Нормальный, в сущности, мужик. Всю жизнь пахал, изобличал сволочей самых разных рангов. И неплохо, видно, изобличал, коли стал важняком в Генпрокуратуре… Выпивает? Ну да все мы не без греха. Главное, дело свое знает… А настроился я против него потому, что он резко поставил под сомнение показания Бороевича. А зря я на него ополчился — работа у него такая: во всем сомневаться… Зря, зря. Мужик с характером. Наверняка ему сейчас тяжело с похмелья, да и старше он меня на десять лет, но от помощи отказался. Раз его очередь мыть тачки — он и моет. Молодец!
Мукусеев отошел от окна и приступил к бритью. Бутылка из-под пива больше не казалась айсбергом в лунном океане.
За завтраком посмеялись над вчерашними «подвигами».
— А как мы в пансионат приехали? — спросил Мукусеев. — Анискин-то наш тоже был изрядно пьян… Как же он машину вел?
— Машину вел я, — ответил Широков. — Анискин спекся раньше всех. Все кричал, что потренируется в стрельбе и утрет нос Олегу.
Джинн усмехнулся, отхлебнул кофе и сказал:
— Стрельба и прочее — это, друзья мои, все ерунда. Самое сложное было погрузить вас в эту «заставу». Но вдвоем с Игорем мы кое-как с этим справились.
Мукусееву снова стало неловко… Хорошо, подумал, я вчера выглядел… Чтобы сгладить неловкость, он перевел разговор на другую тему:
— Нужно решить, коллеги, что мы будем делать дальше. Ситуация такова: надежды найти кого-либо из взвода Бороевича практически нет. Надежда найти свидетеля здесь, в Костайнице, есть. Но шансы не очень высоки.
После короткого обсуждения решили, что Костайницу нужно отработать до конца. На это уйдет еще три — максимум четыре — дня. Мукусеев чувствовал горечь поражения.
И снова они пошли по домам. Как хвост таскался за ними Анискин… Соглядатай несомненный, но ведь не прогонишь.
Ходили, беседовали, уставали. Слышали однотипные ответы: не знаю, не видел, не слышал… Выпьем ракии, друже! Конечно, друже, выпьем!
Вернувшись вечером в комнату, Владимир сразу увидел разбитое зеркало. Почему-то испугался вдруг странным, иррациональным страхом. Сжало сердце. И непонятно — почему? Разбитое зеркало?… Худая примета. Но всего лишь примета и не более того.
На полу возле зеркала он увидел маленький бумажный катышек. Он лежал посреди зеркальных осколков, расположившихся архипелагом и невольно притягивал взгляд. Машинально Владимир взял в руки катышек. И удивился — комочек бумаги оказался тяжелым. Очевидно, внутри что-то завернуто. Он быстро развернул бумагу… и увидел камень. Обычный серый круглый, обкатанный водой камень. На берегу реки таких полно.
Владимир отшвырнул бумагу и внимательно, включив свет, еще раз осмотрел камень… Что за ерунда? Шутка? Идиотская шутка — завернуть в бумагу камень и зашвырнуть в окно… Совершенно идиотская, мальчишеская выходка. Кому нужно забрасывать в окно камень в бумаге?
…И вдруг он понял. Он схватил смятую бумажку, развернул и увидел на внутренней поверхности буквы. Слова. Строчки.
Он пошел к Джинну. Положил перед ним разглаженный кусок бумаги в четверть листа:
— Посмотри, Олег, правильно ли я перевел… Тут по-сербски.
Джинн прочитал, молчал несколько секунд, потом спросил:
— Откуда это?
— Все объясню. Сначала ты скажи, правильно ли я понял?
Джинн бросил взгляд на бумажонку, прочитал вслух:
— Почему не пришли ночью? Записку не получили или вам наплевать? Сегодня в час ночи опять жду на кладбище. Не придете — дело ваше. — Джинн поднял глаза, сказал:
— Ну? Откуда это письмецо?
— В своей комнате нашел. Видно, в окно забросили.
Джинн закурил, посмотрел на часы:
— Двадцать один-семнадцать. Время еще есть. А первая записка?
— Не было никакой первой.
— Пошли, — сказал Джинн.
— Куда? — удивился Мукусеев.
— К тебе. Если эту в окно подбросили, то, значит, и ту, первую, тоже, скорее всего, кинули в окно. Она должна быть в комнате.
— Верно, — сказал Мукусеев. — Верно. Как же я сам не въехал?
В комнате Владимира Джинн спросил:
— Почему зеркало разбито?
— Да вот этой корреспонденцией и разбили.
— Листочком бумаги весом один грамм?
— Забыл сказать: внутрь «корреспонденции» был завернут камень.
— А ну покажи.
Мукусеев подал камушек. Джинн подбросил его на руке, осмотрел и сказал.
— Речная галька. Взяли на берегу. Их там россыпи… А «корреспонденцию» выстрелили из рогатки. Если метнуть рукой — зеркало не разобьешь. Ну, давай искать первую «пулю».
Они осмотрели весь номер. Перетряхнули постель, заглянули за картину с изображением церкви, в шкаф и ящики письменного стола. Осмотрели ванную комнату. Джинн даже заглянул в унитаз. Ничего не нашли.
— Может, — сказал Мукусеев, — Сабина ее выбросила, когда убирала комнату?
— Сейчас узнаем, — ответил Джинн. Он вышел, вернулся через пять минут и сказал:
— Нет, не видела она ничего похожего.
— И что это значит?
— А хрен его знает, что это значит, — Джинн вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенную вчетверо записку, прочитал еще раз и сказал:
— Писал человек не особо грамотный — на четыре фразы две ошибки. Впрочем, возможно, что это маскировка. Бумага из школьной тетрадки. Ручка шариковая… м-да… Я не Шерлок Холмс, вычислить по таким приметам корреспондента не могу.