— «А партизаны? Я вас должен предупредить, г. Галанин, что на мою помощь вы не можете рассчитывать. У меня и без ваших реквизиций большие потери. И потом… я вас совершенно не понимаю. Здесь вам не фронт, где вам помогали наши танки и самолеты и наша артиллерия и вся наша изумительная пехота. Где все было ясно… где тыл и где фронт. Здесь, дорогой мой, вы предоставлены самим себе, нас здесь совсем мало, врагов много и они везде, впереди и сзади! Вы знаете сколько здесь партизан? Конечно не знаете?» — «Приблизительно знаю, я уже успел поговорить с Шаландиным. Ну и что же дальше?»
Шульце, который до сих пор молчал, вмешался в спор: «Что дальше? Вы попадете в засаду, мы потеряем нашего с/хозяйственного коменданта, наших полицейских, солдат и скот, из за вашего безрассудства. Кроме того, позвольте мне вам заметить, что ваше решение вернуть коров населению, я считаю совершенно неправильным, психологической ошибкой. Поверьте мне, моему опыту, ваш жест будет истолкован нашими врагами как слабость с нашей стороны, как будто мы испугались этих свиней. И последствия вашего необдуманного поступка трудно представить. Да, ошибка, печальная непоправимая ошибка!» Шубер брюзжал: «Молоды вы еще, г. Галанин. Молоды и потому легкомысленны. Нет, так не делают. Нужно было сначала хорошо подумать, посоветоваться со старшими, а потом уже решать и, решив, идти до конца, во чтобы то ни стало!»
Галанин потушил папиросу в пепельнице, смотрел на желтое старое лицо Шубера, старался поймать бегающие глаза Шульце и думал о том, что этот человек неприятный и злой, немудренно, что он смог расстрелять всех евреев с их женщинами и детьми, и со своей любовницей Сарой, вслух сухо рассмеялся: «Я вам скажу русскую пословицу, г. Шульце: волков бояться, в лес не ходить! Мы здесь в лесу, и как будто солдаты, к мысли о возможной смерти уже давно должны привыкнуть, потому что мы на войне и на войне полагается стрелять и убивать! То, что я вернул скот, в этом эти свиньи, как вы называете русских, увидят с моей стороны не слабость, а справедливость. Если какой нибудь осел будет думать иначе, раскается. А с вами, г. оберлейтенант, я совершенно согласен, нужно сначала все взвесить, а потом решить, решив идти до конца. Вот я так и делаю, отправлюсь в Парики или Озерное и реквизирую нужный нам скот. Поэтому я прошу вас оказать мне нужное содействие. Мне много от вас не нужно, один взвод полицейских, или солдат. Я думаю отправиться туда десятого, потому что к пятнадцатому я должен сдать коров в Комарово и я их туда пригоню, чего бы мне это не стоило!»
Желтое лицо Шубера стало багровым: «А я вам говорю, что не дам вам ни одного полицейского и ни одного немецкого солдата, отправляйтесь в ваши Парики с вашими агрономами, у вас их больше чем нужно, а моих людей не трогайте. Кстати, я вам должен сказать, что у меня был городской бургомистр и жаловался на ваш произвол. Вы требовали у него каких то объяснений и грозили. Силой заставили его пригнать в комендатуру. А вам должно быть известно, что он подчиняется непосредственно только мне! вы слышите? Мне! Вашего Исаева вы можете убить, если угодно, но моих подчиненных я вас прошу не трогать. Я на вас жаловаться буду. Вы приехали только вчера, а что здесь успели натворить? В городе полная анархия. Я был вынужден усилить караулы. Стадо этих проклятых коров истоптали могилы наших солдат, поломаны кресты. Котова чуть не задавили. Над бургомистром все смеются и не хотят исполнять его приказы. Скоро перестанут подчиняться и мне. Но я вас предупреждаю, г. Галанин, я этого не допущу. Я отвечаю за порядок и спокойствие в городе и районе и не остановлюсь ни перед чем, чтобы восстановить порядок».
Шубер долго кричал и стучал кулаком по столу, потом внезапно успокоился. Хромая прошел в соседнюю комнату, принес оттуда бутылку коньяка и рюмки, налил трясущейся рукой: «Пейте, г. лейтенант, и согласитесь, что я прав. Не правда ли, г. Шульце?» Шульце не переставал улыбаться бледными тонкими губами: «Конечно, г. оберлейтенант, мне лично все ясно: г. Галанин погорячился, что, впрочем и понятно. Он совершенно не знает условий нашего района. К тому же он русский по происхождению, это заметно по его акценту, да и фамилия его… Ясно, что он не может смотреть на вещи беспристрастно как мы».
Галанин встал: «Г. Шульце, насколько мне известно, вы тоже родились и воспитывались в России и ваш отец был русский подданный, говорите вы по-русски не хуже, чем я! Но происхождение здесь не при чем. И вы и я, мы оба присягали нашему фюреру и исполняем свой долг перед нашим отечеством, Германией. Оба мы носим одну и ту же форму, служим в одной и той же армии. Через розовые очки я не смотрю, но вижу то, что вы не видите, например, как у вас под носом умерли от голода и тифа почти все жители Лугового. На все это я смотрю так как нужно. А вы, г. оберлейтенант, простите, что я нарушил спокойствие в вашем городе. Но я этого не желал и никакой анархии до сих пор не заметил. Что Котова чуть не задавили, жалею что этого не случилось, так ему подлецу и надо, т. к. он забрал коров рано, и не кормил их до сих пор. Я уверен, что они бы у него все передохли бы от голода, до того как их собрались бы сдавать в Комарово. Накричал на Иванова? Но ведь он этого заслужил. Он прикрываясь вашим авторитетом замучил здешнее население. Жалею очень, что вы стали на его сторону».