Он поднялся на сиденьи, хлестнул иноходца, который понесся вскачь, Аверьян от неожиданности упал на колени Столетова, но от горлышка бутылки не отрывался, стало как будто не так страшно… Лес становился все глуше, дорога все незаметней, пропадала, потом снова обозначалась следами лыж Жукова и всадника. Потеплело, было уже далеко за полдень…
У опушки леса остановились снова, лыжники скрылись впереди на разведку. Галанин смотрел в бинокль спрятавшись за старую, развесистую березу. Мирный колхоз, несколько длинных улиц, по которым ходили люди и играли дети. Из труб изб, прямо к высокому бледно голубому небу поднимался дым. За колхозом большая снежная равнина, наверное озеро, на горизонте снова лес… мир… тишина… там, где недавно в страшных муках умирала Нина!
Эта тишина и этот мир сразу кончились, как только лыжники вместе с Жуковым появились на одной из улиц, которая по мере их продвижения постепенно пустела, скрывались взрослые, разбегались дети. Уже они выходили на околицу в сторону озера, когда вдруг из одного двора вылетел всадник и галопом проскакал в боковую улицу. На снегу было ясно видно Галанину как двое лыжников бро- сились наперерез беглецу, потом остановились — белые дымки и хлопки выстрелов.
Галанин бегом вернулся к своим саням, разобрал вожжи, иноходец наметом вынес сани в колхоз. На опустевшей улице Степан Жуков весело докладывал: «Господин комендант, одного поймали, шлепнули. Лежит там гад, пузыри пускает! пойдемте, здесь близенько, за тем домом!» У последних домов, на талом красном снегу лежал умирающий. Безусое, синеватое лицо, уже стеклянеющие глаза, изо рта тоненькая струя крови впитывалась снегом, из которого шел пар. Степан торжествующе показал на круглую дыру в тулупе, тоже залитом кровью: «Вот куда я попал, прямо под левую грудь, здорово удачно!»
Галанин нагнулся и прислушался к невнятному шепоту, внезапно выпрямился, понял: «За родину… за Сталина!» шептали кровавые губы. Посмотрел внимательно в голубые, как будто где то когда то встреченные им глаза, снова нагнулся, рас-тегнул тулуп и ватник и отшатнулся, увидев полную женскую грудь… вспомнил. Луговое, старосту, умирающих колхозников и ее… трактористку Настю! Обернулся к Исаеву, с удивлением смотрел на слезы в его глазах: «Что вы, Исаев? Конечно, жаль девчонку, зря погибла, хотя с другой стороны… А где ее лошадь?» Степан нес большие сумы: «Насилу поймали! вот смотрите, товарищ Галанин, что она, сука, с собой везла». Сумы были набиты пузырьками с лекарствами, ватой, бинтами, индивидуальными пакетами, Галанин внимательно рассматривал: «Так, медикаменты и лекарства, ясно для кого! Ну спасибо, Степан. Отнесите теперь эту девчонку в какую нибудь избу, перевяжите ее». Степан плюнул: «Перевязать ее, эту б…., пусть и так сдыхает, да она уже и так сдохла, смотрите вытянулась!»
Все стояли молча около девушки, которая затихла, как будто прислушиваясь к разговору живых. Галанин недовольно ворчал: «Все таки жаль, зря погибла и за кого еще? за эту сволочь Сталина! Дура! Исаев, довольно киснуть! Где здесь староста Станкевич? Сюда его! Где колхозный хлев? Где колхозники? Попрятались, сукины сыны. Идем. Нельзя терять ни минуты. Степан, смотрите в оба пока я не управлюсь, берите под свое начальство всех агрономов с Исаевым и Столетовым, да за одно берите и Аверьяна, а то он у меня здесь под ногами вертится и мне мешает. Я сам управлюсь. Ага, вот и Станкевич, наконец соблаговолил. Подите сюда, дайте мне на вас полюбоваться, на моего верного слугу!»
В просторной теплой комнате старосты, Галанин допрашивал Савелия, качал головой и внимательно смотрел в знакомое бородатое лицо: «Да, понимаю… приехала из города и собиралась дальше на Комарово. Вы думали, что она на немцев работала. Хорошо, допустим, сделаем вид, что вам верим. Теперь, вот что: я приехал чтобы здесь реквизировать 120 коров, немедленно выгоняйте их на улицу И назначьте погонщиков, пять человек. Я дам еще двух полицейских. Гнать прямо на Комарово, отсюда рукой подать. Взять с собой еды на два дня. Предупреждаю вас, что если с коровами, что нибудь случится в дороге, вернусь сюда, сожгу Озерное и вас всех погоню в лес, к партизанам. Ну, живее, я вам покажу кузькину мать. Сволочи. Идем. Живо у меня!»