Галанин слушал его внимательно, не перебивая и смотрел в окно на бледно голубое весеннее небо. Когда Еременко, наконец, задохнувшись, кончил говорить, снова налил стаканы и чокнулся: «Выпьем… вот так… да… много вы говорили, обо всем этом я сам часто думал и, дурак, мучился, но перемучился и вот к какому выводу пришел. Я не изменник, ни с юридической точки зрения, ни с моральной. Юридически я не изменник, потому что никогда не был подданным Советского Союза. Я начал воевать с этой сволочью в Петербурге, продолжал эту борьбу на юге, сначала с Корниловым, потом с Деникиным и наконец с Врангелем. Потом покинул родину, потом большевики меня лишили подданства, хотя я никогда их подданным не был. Все равно, и я бесподданный продолжаю с ними борьбу теперь вместе с немцами, потому что они все время пока я был за границей продолжали мучить и уничтожать мой народ. Морально я считаю себя поэтому обязанным помочь моему народу сбросить с себя это проклятое иго. Где здесь вы умудрились найти измену? Успокойтесь не мучайте себя и служите честно тем, которые нам помогают это иго свергнуть, ибо без немцев этого мы никогда не добьемся. Ну что? Убедил я вас?»
Еременко внезапно с бешенством стукнул кулаком но столу: «Нет не убедили и попомните мое слово, этот народ, который вы стараетесь так освобождать раздавит вас и всех, кто с вами, как вредных и опасных насекомых!» Галанин встал и подошел к Еременко, который побледнев, тоже встал: «Что не ожидали?» — «Нет не ожидал! Вот что, прежде всего успокоитесь и возьмите себя в руки и не стучите кулаком по столу. Здесь я хозяин и я один могу это делать. И потом, будьте уж до конца откровенны! Говорите правду и не виляйте! Если вы так думаете, то с какой целью вы сюда приехали? Саботировать нашу работу в тылу? Тогда не советую, замечу, повешу!» — «Я приехал помочь моему народу!» — «Но каким же образом?»
Еременко молчал, Галанин подошел к окну смотрел как над полицией на весеннем ветру полоскалось русское трехцветное знамя, выцветшее на солнце, подозвал Еременко: «Смотрите, наше русское знамя, которому служили верно наши предки и которому вы изменили, Еременко! Изменили тоже нашим павшим боевым соратникам, погибшим в боях против большевиков. Теперь я понял, наконец, почему вы приехали сюда. Что же, посмотрим… Я вас не выдам и вас не арестую, я вам даже дам возможность поскорее уйти к вашим партизанам. Помогу! Чтобы у вас слова не расходились с делом. Но помните одно! Попадетесь мне в руки, не ждите пощады. А теперь убирайтесь! И не пейте, раз не умеете держать язык за зубами, трепло несчастное!» — «Господин лейтенант, я не позволю!» — «Я вам не позволю… Молчать! Советую не выводить меня из терпенья, иначе я буду говорить с вами иначе! Вон!»
Еременко повернулся и вышел на кухню, где столкнулся с испуганной Верой, кивнув головой выбежал на крыльцо. Галанин, который шел за ним, удивился: «Вы, Вера? Когда вы вернулись?» Вера смущенно улыбнулась: «Уже давно…». — «Уже давно! Значит вы все слышали!» Галанин схватил ее за руку потащил в столовую, усадил на диван: «Вот что, вы ничего не слышали… вернее вы должны молчать, чтобы никто не знал об этом скандале! Этот идиот поставил меня в ужасное положение. Главное чтобы никто не знал!» Вера с удивлением посмотрела на расстроенного Галанина: «Не бойтесь, я буду молчать, только я хочу вас просить, не наказывайте Еременко, ведь он не виноват, что так думает!..» — «Вот, вы всегда такая — просите пощады для виновных. Тогда… теперь… хорошо, не накажу, хотя признаться его нужно, по крайней мере выпороть! Черт с ним! Но скажите, Вера, неужели вы считаете, что он прав, и я в самом деле изменник?» Вера подумала и ответила дипломатически: «Нет не прав, вы в самом деле с юридической точки зрения им быть не можете!» — «Ну вот, слава Богу, хоть вы можете рассуждать логически. Спасибо, Вера!»
Вера удивилась и всю ночь, когда просыпалась, а просыпалась она часто, думала за что ее благодарил Галанин. Наконец уже под утро поняла, что несмотря на все свои ухищрения Галанин не мог не мучиться и попрежнему был страшно одинок в своей борьбе с самим собой!
На другой день Галанин остался в городе и с утра работал в своем кабинете, прислушиваясь к разговору с посетителями в приемной. Он молча подписывал бумаги, которые приносил ему мрачный Еременко, бросал односложные замечания и рассеянно читал служебную почту, которую доставили из городской комендатуры. Было и частное письмо от Розена, который делился с ним своими переживаниями: «Я не скучаю, дорогой Алексей, не скучаю потому что работы много и, кроме того, потому что влюблен теперь уж окончательно. Она божественна, я от нее без ума и, каюсь, начинаю в ее объятиях забывать, что я женат и что у меня есть дети. Брюнетка с огненными глазами и с телом как у античной богини, словом, я погиб? А ты? неужели до сих пор живешь монахом? Тебе ведь легче заниматься этими глупостями, так как ты почти свободен!»