Галанин улыбнулся, представляя себе Розена в объятиях голой брюнетки, потом задумался и вздрогнул когда прочел конец письма: «Неприятная новость — наша Шурка исчезла сегодня утром. Искал ее по всему городу поднял на ноги нашу и русскую полицию, безрезультатно. Пропала без вести. Говорила она мне часто, что хочет поехать к тебе! Но я, помня твою просьбу, ее отговаривал. Вот я и думаю, м. б. она у тебя? Тогда сообщи немедленно. А пока желаю тебе всего хорошею, не скучай… летом наверняка поедем опять воевать, а пока торопись жить и брать от жизни все, что она может тебе дать. Бери пример с меня. Твой Эмиль фон Розен».
Последняя новость была, в самом деле, неприятная. Конечно, ей стало скучно жить среди немцев и она вернулась к своей прежней бестолковой жизни. Напрасно он не взял ее с собой, когда получил назначение, ему не было бы скучно и за ней бы присмотрел. Потом пришел Шаландин со своим докладом. «Тут один наш человек сообщил, что мало их там осталось, каких нибудь сто человек, остальные передохли. Если я возьму с собой сто полицейских, а вы уговорите Шубера дать хотя бы пятьдесят немцев, всех прихлопнем. Одну дорогу мы уже знаем прямо на мост, а другая идет от Озерного через болота вброд. Это нужно будет еще определить… найдем, тогда ударим, а?» Галанин кивал головой: «Обязательно. Удивительно, что до сих пор нам не удалось найти эту дорогу, ведь знают некоторые жители Озерного… да и их староста. Все отнекиваются. Между прочим, этот Станкевич! Знакомая морда! Где то я его видел, но где? не могу припомнить…»
Шаландин рассмеялся: «Неужели забыли? Помните, когда вы его поймали с жидом Херцом? Вы его еще приказали выпороть!» Галанин вскочил: «Неужели Савка?» — «Он самый, ваша порка пошла ему впрок. Стал прекрасным старостой! в пример всему району и партизанов не боится. Живет себе в Озерном и в ус не дует!» — «Да… и в ус не дует… Вот это мне как раз и не нравится. Не нравится мне, что он живет в самом опасном месте и все время чистым из воды выходит. Я у Шульце прочел все его показания. Сведения о численности партизанов, их вооружение и фамилия папаши. Но эти сведения до сих пор не проверены. Относительно папаши, мне наплевать кто он: Соболев или Лисицын. Об его налетах Савка сообщает только тогда, когда партизаны уже учили, после того как они убили наших зондерфюреров и полицейских, после убийства семьи Егорова, никогда раньше не предупредил ни жертв, ни нас. И это мне совсем не нравится… все мрак и неясности, а что если наоборот? если он этим бандитам служит, а нас, дураков, за нос водит? но рано или поздно я его поймаю и тогда… Когда вы отправляете на Озерное вашу разведку?»
— «Часа через два, едут на подводах! Самые отчаянные головы с Жуковым останутся там денька два». — «Хорошо с ним я пошлю Еременко».
Когда Шаландин ушел, Галанин вызвал к себе Еременко, объяснил ему задание: «Значит вы поняли… войдите в доверие к Станкевичу, напейтесь с ним, скажите ему, что вы хотите перейти к партизанам и попросите его помощи. Если он попадется на удочку, арестуйте его и гоните сюда, я с ним дальше сам объяснюсь! До свиданья, я на вас надеюсь и хочу верить, что ваши вчерашние слова не были сказаны серьезно и что вы все таки теперь опомнились, забыли всю эту ерунду?» — «Нет, все помню, готов все повторить!» — «А? ну что же… Тогда вы должны помнить и то, что я вам говорил: я вас туда к ним сам отправляю, подумайте еще раз серьезно о той непоправимой страшной глупости, которую вы собираетесь сделать, взвесьте все, за и против, и поступайте согласно вашей совести, и если вы мне измените все таки, перейдете к ним, не попадайтесь мне в руки… поймаю — повешу!»
Галанин в окно наблюдал, как Еременко садился в телегу рядом со Степаном Жуковым, в своем штатском пальто и шляпе, как телега повернула на улицу вниз к новому мосту, построенному на месте старого, унесенного половодьем. Провел рукой по глазам, подошел к двери и открыв ее посмотрел в приемную. Кирш с уныло висящими усами тщетно пытался объясниться со старостой Париков, здоровенным детиной с лицом скопца. Староста размахивал руками и просил: «Ты меня пойми, немецкая душа, у меня коров много, а бугаев нет! Кто же их, коров, крыть будет, я что ли?» Кирш кивал радостно головой: «Я… я…» — «Га, га, га… ты? Ну куда тебе? Вы совсем дохлый! надорвешься! ведь у меня их, не считая трофейных, сорок две! А? Сорок два раза».