Тетя Маня сошла со скамейки подошла поближе, ее добрые глаза смотрели на Веру с участием: «Да, вид у тебя плохой… что там случилось еще? Господи, Господи, и откуда эта война на нашу голову взялась. Видно много у нас грехов, что Бог все нас наказывает. Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас грешных». Она посмотрела в угол, где в потемневшей оправе, украшенный вышитым полотенцем, светился лик Богородицы. Под ним мерцала лампадка и от движения пламени казалось, что лик двигался, то выходил вперед, то прятался в тень. Вера подняла голову и тоже посмотрела в угол, увидев икону шаловливо улыбнулась и лицо ее стало по детски задорным: «Тетя Маня, и вы ваших богов тоже из кладовки вытащили?»
Тетя Маня рассердилась: «Молчи, дура! не богов я вытащила, а нашу чистую и непорочную Деву Марию! Слава Богу, нечего больше вас комсомольцев бояться! Смотри, как она на свет Божий радуется и тебе дуре улыбается. Подожди придет твое время, будешь жалеть о твоем богохульстве, да как бы поздно не было. Ну рассказывай, что нового в городе? уехал твой немец?» Вера вспыхнула: «Что вы все твердите — твой немец! Берите, пожалуйста, себе это сокровище. Нет, не уехал! Расселся в горсовете… Сегодня кричит еще больше. Медведева, Писарева и Санина вешать собрался». — «Вешать?» испугалась тетя Маня: «Ну, Медведева с его Писаревым… тех поделом, но Санина за что? Ведь он никому зла не сделал, бедный человек! Да вы то что там смотрите? Разве не могли его уговорить, объяснить, что великий грех людей убивать!» — «Объяснить? Разве этому негодяю можно что ни-будь доказать? Разве он способен на доброе дело? Шаландин пробовал просить за Санина. Я просила его и умоляла, объясняла, что люди исполняли свой долг перед родиной. Ведь приказ товарища Сталина всем известен. Я до сих пор не могу понять, почему свои же люди арестовали этих героев и выдали на расправу этому немцу…» — «А немец что?» — «Он взбесился… на губах пена, орет, руками махает, кричит что всякий, кто исполняет приказы Сталина — преступник и его нужно повесить. Он все время был страшно грубый, хам, но такого как сегодня я в жизни не видала, даже Шаландин испугался». — «Ну а дальше?» — «Дальше? я плюнула и ушла, пусть они там сами с ним объясняются».
— «И хорошо сделала, Веруся. Бог с ними, пусть себе вешают, а тебе нужно быть подальше от таких делов. Вдруг коммунисты вернутся — что тогда будет, подумать страшно! Немец, тот убежит к своей немке, а нам придется всем отвечать. Сиди дома и помогай мне по хозяйству, наведем вместе порядок… Вот я икону повесила, полы вымыла, смотри как у нас уютно, по праздничному… чего ты?»
Вера горько плакала: «Я его ненавижу, я его терпеть не могу. Как он смеет так у нас в городе кричать? Ногами топать. Если бы я была мужчиной, я бы его задушила!» — «Нельзя так, Вера, он ведь тоже человек. Убивать — великий грех! Только один Бог может жизнь человеческую взять, а нам сказал: не убий! Успокойся, пойди умойся, да садись поешь немножко, ты ведь ничего еще не ела?» Вера засмеялась сквозь слезы: «Он, тетя, нас своим хлебом солдатским угощал, я попробовала и за окно выплюнула… такая гадость…»
Она вышла в переднюю, долго мылась у рукомойника холодной колодезной водой, потом села за стол и начала есть. Тетя Маня суетилась, угощала: «Ешь хорошо и не думай об этом басурманине, думай о веселом, о твоем Ване. Как будет хорошо когда он вернется». — «Ох, тетя, не знаю, вернется ли? Смотри какие немцы сильные и как наши бегут! Прямо стыдно! Я, знаешь, право, стала меньше любить Ваню. Как он смог допустить до того, чтобы этот немец один со своим шофером, над нами всеми издевается, кричит и мы его боимся, не мог меня защитить…»
— «Вот и дура опять, а еще учительница! Захотела, чтобы он тебя один здесь защищал? ну и вешали бы его сейчас вместе с Медведевым. Помолчи-ка лучше, кончай есть да пойди приляг, ночь то прошлую почти не спала».
Вера в самом деле чувствовала себя разбитой и усталой, она ушла в свою комнату, быстро разделась, юркнула под простыню, вспомнила о Ване, босиком подбежала к столику, взяла фотографию красного командира в дешевенькой рамке, долго рассматривала дорогое лицо, посмотрела на портрет Сталина, висевшего над кроватью: «Милый мой, желанный», шептала она прижимая рамку к груди: «как я люблю тебя! сражайся за товарища Сталина, за нашу родину, а я тебя буду ждать с верою в победу над фашистами»…