Вера его успокоила, сказав что он был прав, вдруг вспомнила как Степан ей рассказывал о бегстве немцев от моста, как Галанин сам бросился в контратаку и увлек за собой немецких солдат. Это воспоминание пришло так некстати, что ее рассердило, пришлось успокаивать уже больше себя, чем Ваню: «К тому же у тебя незаконченный труд который сделает революцию в турбинах!.. ты прав, ты тысячу раз прав, Ваня, такие люди как ты не имеют права умирать, они нужны родине». Да, Ваня был гений и во сто раз умнее этого изменника, жизнь которого никому не нужна. С нетерпением она ждала его возвращения, к которому подгонял свой прием дядя Прохор. Во-первых, он должен был, наконец, показать свое умственное убожество, во-вторых, она должна наконец с ним объясниться! Показать ему, что она теперь видит, какой он подлый, испорченный и ничтожный человек.
Сама помогала печь пироги, жарить рыбу и накрывать на стол. Бегала по всему городу в поисках огурцов, которые так любило это ничтожество и выбирала сама, чтобы они не были вялые и хрустели на зубах. Тщательно наряжалась сама и наряжала Ваню. Хотела быть самой красивой в городе и чтобы таким же красивым был ее жених. Товарищ Холматов, попавший в плен только потому что был тяжело ранен и без сознания. Уговорила Ваню на эту невинную ложь!
Он сидел рядом с Ваней и против нее. Все остальные были как бы в тумане, успели уже напиться. Вере было поэтому легко наблюдать, все видеть и слышать, в случае чего помочь Ване, который тоже, к сожалению, не рассчитал своих сил, пил наравне с другими и с непривычки и от слабости охмелел быстрее даже остальных. Чтобы Галанин тоже напился и развязал свой язык, вне очереди наливала ему водки в стакан в наказание, потому что он заставил себя так долго ждать. Покраснела и возмутилась, когда он улыбнулся ей знакомой ненавистной улыбкой: «Я думаю, что вы без меня не очень скучали, с вашим Ваней! Но я все же с удовольствием выпью, выпью за вашу счастливую будущую семейную жизнь». С досады она выпила полную рюмку наливки, насторожив уши слушала как они, ее жених и Галанин, разговаривали, совершенно забыв о ее присутствии.
Как будто ее не было, никого не было кроме них двух: одного — немецкого офицера в белом кителе, который, она, дура, когда-то стирала, красивого, самоуверенного со снисходительной улыбкой, и другого русского штатского в куцем потертом пиджаке дяди Прохора, славного, но некрасивого, неловкого и смущенного, говорили они о многом, о России, ее прошлом и настоящем, о достижениях русского руководства и его промахах, о Германии и ее социальных реформах, только не о войне. Как будто войны и не было, избегали, видимо, говорить о том, что их особенно мучило. Гала-нин сам принял заранее меры предосторожности: «О войне, Иван Петрович, не будем говорить. Ни к чему это Вам будет тяжело и мне неприятно. К тому же мы оба будем кривить душой, бояться. Давайте говорить просто о нашей родине и о всем остальном мире. Постараемся найти то общее, вечное и прекрасное, что связывает все народы. Например об искусстве, литературе, я вот, например, всегда твердил немцам, что в литературе они отстали от всех, философы они знаменитые, согласен, но скажите пожалуйста, есть у них свой Толстой, Достоевский или Виктор Гюго, или Джек Лондон?