Ладно, промолчал и стал к нему присматриваться! Вижу, что человек порядочный, сам сидит на супе и своих подчиненных немцев держит в ежовых рукавицах. Но с другими щедрый до смешного. Вот, например, Шуберу целую свинью подарил, одной гулящей вдове — корову и воз сена, каким-то больным молоко и масло на поправку, всему населению города очень приличный паек, нам служащим из других районов завидуют. Но ведь все это за счет поставок в немецкую армию. Подлоги везде, правда сдает точно по норме, но ни одного грамма больше. Как жид трясется над нашими запасами, точно они его собственные. Только руки потирает: «Опять мы с вами на черный день сберегли. Вы, пожалуйста, там в колхозах объясните старостам, пусть только сдают точно и по расписанию, на их излишки я закрываю глаза». Я в последнее время даже спать стал плохо. Боюсь, потихоньку от него свои ведомости веду, чтобы в случае чего оправдаться и наблюдаю дальше».
Странный он человек, такой странный что иногда страшно становится. Как будто немец и одновременно как будто нам его с той стороны подкинули. Посудите сами: партизан он уничтожил, но ты сам, Ваня, говорил что если бы он был советский человек, ему дали бы за это орден Красного знамени. Потому, что эти веселые и евреи только дискредитировали советскую власть, своими грабежами и зверствами. А? Что вы на это скажете, Вера? Второе: «Исаев убил Шульце и душегубов. Но как это получилось? Вы знаете, что здесь в городе говорят? Если не знаете, скажу: говорят, что это все подстроил Галанин. Хотел освободить население от этих зверей и послал Шульце вперед на засаду, о которой он знал. А когда Исаев с ними покончил, как-то удивительно кстати там появились полицейские и покончили с Исаевым. Почему то совсем близко оказались. Разве вы, Вера, не обратили внимания на эти бесконечные поломки машины Галанина. Саханов мне сам говорил, что с ним никогда ничего подобного не случалось».
Ваня покачал головой: «Действительно странно, так странно, что все становится совершенно непонятным. Послушать вас, можно предположить что Галанин наш человек, присланный с Большой Земли, чтобы мешать немцам. Не верю! Он вот меня вызвал к себе, назначил на работу на электростанцию. И взял с меня слово, что я буду лояльно работать на немцев и никуда не отлучаться из города. Говорит: «Я знаю, что вы русский и, конечно, русский патриот. В душу вашу я не хочу заглядывать, но так как я лично за вас поручился, прошу меня не подводить и не забывать, что вы работаете не на немцев а для вашего же города. Дайте мне ваше честное слово». — «И ты, Ваня, слово дал?», спросила Вера, которая жадно слушала и смотрела внимательно на сердитое желтое лицо Вани. — «Конечно дал и ясно и не подумаю его сдержать. Пока буду работать и жить здесь, а дальше видно будет. Я — русский, он — немец и дурак он, если рассчитывает на мою лояльность!»
Бондаренко рассмеялся: «Враг… немец! Ты, Ваня, здесь новый человек и еще ничего не понимаешь во всей этой неразберихе но, подожди, я сейчас кончу, расскажу, как он себя окончательно выдал, я сам был свидетелем. Было это в Париках, мы с ним ужинали, конечно с самогонкой, Семенчук постарался. И вот приходит наш помещик Бонаевский, с медалью и со своим планом имения, просит вернуть его собственность. И вы знаете?» Галанин просто его выгнал, план скомкал и выбросил за окно, кричал на него: «Старое умерло и не вернется! Если вы не умерли тем хуже для вас… вон!» Выгнал. Бонаевский в ту же ночь повесился в лесу. Всю жизнь ждал, надеялся… пришли освободители и такое страшное разочарование. «Я его понимаю и мне его по правде жаль. И вот я думаю, а если бы на месте Галанина был Медведев, что бы он сделал, Вера?» — «Наверное то же самое». — «Ага, вы видите! Вот с тех пор, граждане, я совсем растерялся и, повторяю, страшно мне. Но, впрочем, живут пока все хорошо, и мы и немцы, авось обойдется! Ну, а теперь я пошел. Скоро вернется жена и дети, что-то долго по гостям ходят, до свиданья!» Ушел и закрыл за собой дверь, Ваня и Вера остались одни…
Долго молчали. Вера исподлобья смотрела на Ваню, ей было больно, точно чужой человек был перед ней; начала с трудом говорить о деле, которое привело ее сюда: «Ваня, я знаю, что ты на меня сердит, знаю за что, но ты это напрасно. Ты должен меня понять и простить. Я не привыкла еще к тебе хорошенько. Пугаюсь… не забудь, что я никогда еще не имела мужчину!»
С удивлением увидела, что Ваня страшно покраснел и закрыл лицо руками. Слушала и плохо понимала: «Я не сержусь. Это я должен тебя просить о прощения. Я был подлецом, страшным подлецом, но я не знал, клянусь тебя, что не знал что я больной! иначе к тебе бы пальцем не притронулся» — «Ну что ты! ты не был подлецом, я понимаю тебя, ты соскучился по женской ласке и потом… мужчины без этого не могут! а я, дура, тебя обидела! но будь уверен, поженимся, это больше не повторится, буду послушной. Успокойся, скажи, что у тебя болит. У тебя все-таки плохой вид».