Так и было! Глухой ночью случилась история, небывалая в жизни партизанского отряда имени товарища Клима Ворошилова. Там, где сосредоточились главные силы партизан, вдруг со всех сторон появились немцы с танком и пулеметами, кем-то прекрасно осведомленные. При лунном холодном свете партизаны были наголову разбиты, в первый раз со времени, когда дядя Ваня принял командование этими закаленными в боях бойцами. Сам Холматов едва спасся ускакав на неоседланной лошади, прорвавшись мимо нескольких темных фигур в немецких касках, тускло отсвечивавших на лунном свете. Знакомый ему голос кричал что-то по-немецки, а потом по-русски: «Холматов! кланяйся от меня своей Котляровой. Скажи, что Гала-нин желает ей всего хорошего!»
Холматов остановил коня и выпустил очередь из автомата на ненавистный голос, с удовольствием прислушался к стонам и ругательствам, хотел скакать назад, но недали бежавшие партизаны, сами погибли, но его не пустили и защитили своими телами бегство начальника, насилу ушел.
Подсчитывали потери в Озерном; поражение было полное, потеряли все свои пулеметы и минометы, две пушки, которые в свое время отняли у немцев и весь денежный запас и золотые рубли, когда-то собранные евреями города К. для взятки немцам, ими спрятанные и случайно найденные партизанами при взятии города, половина отряда были убиты, много раненных брошенных во время отступления были, конечно, потом прикончены немцами. Но узнал в Озерном то, что было для него хуже всего.
Вера опасно заболела. Навестил ее в избе, где около нее бегал и суетился Минкевич, хмуро слушал бред: «Я не буду больше, Алексей, простите меня, майор Шубер, мама, дядя Прохор, я люблю вас всех, простите!» Потом допросил Минкевича, своего заместителя Пархоменко, который чуть было не поймал Галанина, понял все и, как всегда, простил и только надеялся что, в конце концов, она поправится и вернется к нему. Вера болела долго воспалением мозга; долгое время ее жизнь висела на волоске, но молодость взяла свое, выздоровела физически и нравственно только зимой, когда дядя Ваня снова развернул свою партизанскую деятельность и отомстил многократно немцам за свое поражение. Снова жила с ним, исполняла свои обязанности жены и медсестры, о своем последнем безумии не вспоминала ни со своим другом Ваней, ни сама с собой, наедине с мыслями, просто забыла о всем и о своем невольном предательстве. Только раз должна была поговорить о неприятном с Ваней.
Когда Минкевич после короткого недомогания осмотрел ее и определил нормально протекающую беременность на третьем месяце сказала ему просто: «Я беременна и так как ты сам мне говорил, что от тебя я забеременеть не могу, думаю, что отец ребенка Галанин. Говорю тебе что бы ты знал и потом меня не мучил из за ребенка». Заплакала от благодарности и нежности к этому настоящему другу, советскому мужу, который сумел стать выше ревности, позорящей человеческое достоинство: «Кто отец ребенка мне неважно! Мне дорого то, что ты будешь его матерью. И все очень хорошо получается, так как я лишен счастья иметь самому собственных детей, рад ему! И не будем больше вспоминать об Галанине! Ребенок этот будет нашим ребенком и мы его воспитаем настоящим советским человеком!» Так и сделали, следили за беременностью и радовались и берегли будущего советского гражданина!
В штабе германских тыловых войск сначала не хотели верить разгрому партизанских банд дяди Вани, но после лаконического короткого донесения, последовало более подробное с цифрами потерь, своими и партизанскими, и о захваченной добыче: давно уже не было такой удачи и то, что казалось безнадежным делом, было радостной действительностью: железнодорожная магистраль была снова безопасна, снова были очищены леса, откуда раньше непрерывно делали набеги эти бандиты, сам командующий тыловым районом генерал Гильдебранд в сопровождении блестящей свиты выехал на место, где отдыхали славные роты охранного полка и комендантский отряд. Выслушав доклад командующего сводного отряда тут же наградил храбрых командиров. Железные кресты получили оба офицера и фельдфебель Фриден, а также наиболее отличившиеся стрелки, кроме Галанина! О нем Брадке сделал особый доклад и Гильдебранд тоже вспомнил разжалованного офицера… потер свою красную лысину, рассуждал вслух: «Да… да… неприятная история! если он должен ехать на северный фронт, пусть немедленно едет, здесь его присутствие нежелательно! снова начнет путаться со своими русскими знакомыми! Но такие люди нам нужны, он не должен оставаться простым солдатом, я напишу туда соответствующее донесение сегодня же! В эти грозные часы нам нужны такие преданные офицеры! А относительно этих коров! Это чепуха! Кто из нас не грешен? Все — более или менее! Что вы сказали?» Но Брадке молчал и почтительно дослушал его последние распоряжения: «Фридена я представлю к первому офицерскому чину! Вы оба получите тоже очередные чины, а Галанина завтра же отправить на место назначения!»