Петров обернулся, показал ему свои нехорошие черноватые зубы: «Га, га, га! Ну и гад же ты ползучий, Филипов, и чего ты ругаешь его немцем? Сам ведь знаешь, слыхал, что говорил товарищ Жуков? Наш он! из за границы приехал: белогвардеец!» Уже скрылся в казарме, а Филипов продолжал возмущаться: «Белогвардеец! так это еще хуже сволотой он оказывается. Изменник родине! холуй немецкий!» Со злости бросил черпак в грязь, потому что знал хорошо и даже очень, что и сам он был немецким холуем и еще большим изменником.
Галанин ел сначала с неохотой, без аппетита, солдаты внимательно смотрели на его жующий ленивый рот, на желваки которые играли на худых чисто выбритых щеках, сразу пришли на помощь. Сначала Хохлов со своим древесным спиртом решил угостить ротного гостя, но не успел налить стаканчик своей ядовитой отравы, как его опередил Шустов, остановил его порыв гостеприимства и очень даже обидел: «Куда лезешь, Хохлов если сам хочешь слепнуть, других не стравливай? Бойко, а ну ка, нечего за других прятаться! доставай ка свою самогонку! поднеси стаканчик господину переводчику! не видишь? аппетит то у него хреновый! даешь!» Бойко нехотя полез под матрац, с болью в сердце посмотрел как мало, совсем на донышке оставалось сладкой на меду самогонки, но не выдал своего горя, щедрой рукой налил лопнувший щербатый стакан, поднес улыбающемуся Галанину и смотря в усталые темные глаза, даже как полагается, добавил: «Пейте на здоровьице, товарищ, с дороги, устамши, это во как помогает!» С удовольствием увидел как до дна, не поморщившись, выпил его гость мировую, крепкую водку, одобрил: «Вот это так да! по нашему по русскому, не то что эти немцы свои рюмочки сосут!»
И этими словами лед был сломан, между гостем и его многочисленными русскими гостеприимными хозяевами. Полезло сразу много рук под соломенные матрацы, доставали оттуда заветные последние бутылочки, наливали переводчику, себе и своим боевым товарищам, пили и старались обязательно чокнуться с товарищем переводчиком, снова погнали Петрова за щами, достали из потаенных уголков ворованное сало и мед, все поставили на стол и всем угощали его, товарища белогвардейца, пострадавшего в свое время за правду, бывшего офицера, разжалованного немцами за доброту и справедливость! Получился неожиданно праздник! русский праздник, достали гармошки и балалайки, пели и танцевали, благо немцы спали, как убитые, кричали на ухо Галанину стараясь перекричать крики и топот пляшущих ног: «Не робейте, дорогой товарищ! не пропадете с нами!! чуть что! Обижать вас будут, мы им сволочам в два счета капут сделаем, и уйдем с вами в лес!» Как будто их бродяг никто и никогда не обижал, как будто они все стали сразу смелые и сильные, они — самые несчастные и забитые немецкие рабы!
Когда уставший Галанин стал засыпать, здесь же за столом, сбегали на чердак, где лежало сено и не было ни клопов, ни тараканов, у открытого слухового окна намостили из одеял удобную постель, толпой на руках понесли туда своего совсем ослабевшего переводчика и заботливо укрыли его овчинным тулупом: «Тут его обдует ветерком, устал миляга! Тихо, сволочи! Не орать! не видите — спит! смотри: чудно как спит — тихо как мертвяк!» Ушли допивать свою самогонку и древесный спирт, что бы не обижать никого, стараясь не шуметь, на ухо друг другу надрываясь кричали: «Наш он! Сразу видно! Со всеми стаканами пил! Никого не обидел… Ну, подождите, немецкие гады! Мы вам теперя покажем!» Крик был такой, что немцы проснулись раньше положенного часа, недовольные и испуганные, но не беспокоили русских, т. к. знали, что те пьяные были совсем дикари!
Рам был фельдфебелем полевой жандармерии, но это не мешало ему командовать ротой русских солдат РОА. За свою годичную службу насобирал наград, правда пустяковых, но все-таки: крест за военные заслуги, без мечей, и эти две новые медали для восточных батальонов, с зелеными ленточками. В его взводах сидели русские офицеры, бывшие военнопленные: в первом — Красильников, во втором — Девятов и в третьем — Жуков. Так было уж установлено, взводом командовали одновременно: немецкий унтер-офицер, который заведовал администрацией подразделения, продуктами, обмундированием и дисциплиной и русский лейтенант, обязанности которого были совершенно непонятные, он командовал своими бродягами, вел с ними занятия, распределял наряды и с ними спал и ел! А немец получал свой обед из взводного котла отдельно, спал тоже отдельно в своей комнате где висел полевой телефон и лежали на столе ручные гранаты и револьвер. На всякий случай! На случай бунта, например! Что бы не скучать в одиночку, ходил в гости в штаб роты, если взвод был далеко, ездил на телеге. Играл там в очко со своим немецким начальством и слушал вместе с ним московское и лондонское радио на немецком языке. Так и получалось, что везде, в штабе батальона, роты или взводе, было два враждебных мира, которые временно жили как будто вместе, но видели ясно, что их совместная жизнь долго продолжаться на может и ждали только случая, что бы с ней кончить.