Галанин слушал внимательно, записывал что-то в свою книжечку, требовал точности: «А сколько граммов мяса вам полагается в день? Не знаете? Так почему же вы считаете, что у вас крадут? Относительно водки знаю! Тоже и в штабе батальона, знаю и про табак! А одеколон? Я его сам не получал! А мне как немецкому солдату, конечно, выдали бы! Тут что-то не так! Кто вам говорил? Федько? А ну ка, Федько, говорите, нечего за спинами прятаться! Какой одеколон? Кто вам сказал? Штабные солдаты? Я выясню! и покажу им как вас обманывать! Еще что?» Кричали и добивались точности долго. Наконец уточнили все, довольные слушали заключительные слова переводчика: «Значит у вас я кончил. Повторяю еще раз: Все это доложу кому надо! Как можно скорее. Злоупотребления прекратим в корне! Но дайте мне время, товарищи! И, пока я буду защищать ваши права, не делайте глупостей и будьте спокойны! Пока злоупотребления не прекратятся!» Очень напирал на это замысловатое слово и убедил таки бродяг: «Обещаем, господин переводчик! будем терпеть и глупостев не делать! Только вы уж постарайтеся: прекращайте поскорее эти самыя злые употребления! А генерала Власова вы все-таки разыщите! верим, что сами не знаете, куда его немцы злоупотребили! Но глупостев все-таки делать не будем… не нервничайте!»
Отсюда Галанин прошел по берегу Узы до Болот, там без труда нашел квартиру жены Жукова. Ждала она со вчерашнего дня своего нареченного отца и стол у окошка, накрытый белой скатертью, не убирала. Все было на месте: бутылочка медовой самогонки, соленые огурчики и холодное вареное мясо. И сама нарядилась в зеленое платье, что так нравилось Галанину, бросилась ему на шею, поцеловала в щеку, усадила за стол и угощала: «Ешьте, пейте и закусывайте! Господи, какой худой стал, совсем шкелет! Не даром Филипов за вас беспокоится! Не забыли? не серчаете за то, что я вас у Аванесянца ругала?» — «Нет не серчаю! Я люблю вас обоих, Шурка, разве я могу серчать? Ты вот что мне скажи, Шурка! Эта история с Холодовым… неужели это правда, что ты собиралась вместе с твоим мужем бежать к партизанам?» Долго со вниманием слушал рассказ Шурки, не перебивал, когда она кончила и, схватив его руку, поцеловала, рассердился: «Ты с ума сошла! никогда не смей этого делать! Не унижай себя! Но я рад! Чертовски рад! Слушай, ты должна мне помочь! Я один здесь и мне будет невозможно быть в курсе дел вашего взвода без твоей помощи! Согласна?.. А ты все хорошеешь! и это платье тебе очень идет, делает тебя совсем девочкой, я понимаю этого осла Рама…» Шурка смутилась до слез и что бы скрыть свое смущение, снова бросилась его угощать: «Ешьте скорей и побольше! сейчас придет мой Степа! Девушек позовем, погуляем… я так рада! до смерти!»
И проходили дни и ночи… Галанин успел побывать во всех взводах: во втором у Красильникова и в третьем у Девятова, в Погиблове и в Мхах. Везде было одно и тоже: озлобленные русские и испуганные и тоже сердитые немцы. Галанин объяснял и записывал жалобы, обещал всегда загадочно, но наверняка: злоупотребления скоро кончатся, а пока он там с кем-то наверху прекратит, требовал спокойствия и выдержки. Русские слушали его недоверчиво и подозрительно, но все-таки верили немного туманным обещаниям, обещали успокоиться и не делать глупостей, и обязательно просили разыскать генерала Власова, узнать, как им «злоупотребили» немцы и им рассказать. Красильников — высокий красивый лейтенант с лицом, порченным оспой, с большими ласковыми глазами, обещал ему полную поддержку: «Знаю, что вам будет трудно с вашими немцами, но обещаю, что у меня во взводе все будет в порядке… Не торопитесь, бейте наверняка, я буду вас держать в курсе наших настроений! Не бойтесь пока немцев не тронем… Кегель пусть продолжает спать!»