По карте Ланг указал каждому командиру его позицию и объяснил задание. Заставил каждого повторить, что бы окончательно убедиться, что все поняли. Поняли все, за исключением только что прибывшего старшего лейтенанта. По карте он указал позицию, которую намеревался занять батальоном и которая совершенно не совпадала полученному от Ланга заданию. Объяснил, что так ему будет лучше защищаться с наименьшими потерями. Полковник Ланг хотел сначала оборвать этого офицера со странной фамилией, потом подумал, вспомнил о страшном падении дисциплины в бегущих батальонах, о том, что один Восточный батальон уже успел перебить своих немцев и перейти на сторону врагов, махнул рукой. «Хорошо! Делайте как хотите! Главное удержитесь на вашем участке во что бы то ни стало! Итак, господа это все, может быть есть вопросы?»
Но вопросов ни у кого не было, за исключением все того же злополучного обер-лейтенанта и, когда он начал эти вопросы задавать, вызвал недоумение и даже подозрение в том, что он издевается над собравшимися… но нет… не издевался… как с луны упал. Начал интересоваться, поддержит ли боевую группу полковника Ланга немецкая авиация, не придут ли на помощь моторизированные дивизии с их тиграми и будет ли пущено, наконец, это знаменитое тайное оружие, которое обещал ввести в бой министр пропаганды Геббельс!
Полковник Ланг понял сразу, что имеет дело с простачком, терпеливо объяснил ему что у него нет никаких оснований рассчитывать на помощь… и что он рассчитывает только на доблесть частей находящихся сейчас под его командованием.
Галанин кивнул головой, ему было теперь все ясно: без поддержки авиации, без тигров, без тайного оружия его батальон был осужден на гибель здесь в кольце огромного скопления макисаров, в отчаянии просил, по крайней мере, две штурмовых пушки и сорок панцерфаустов; Ланг, что бы отделаться от надоедливого батальонного командира неопределенно обещал, что посмотрит… собрание было закончено и все разошлись и разъехались по своим частям…
Вернувшись к себе в батальон и отдав приказания занять выбранную им позицию, Галанин принялся к исполнению того, что его мучило все время. Нужно было подготовить все для отправки на Мюльгаузен всего ненужного балласта: всех раненых, колла-борантов французов, бежавших вместе с батальоном из Шато Шинона и, наконец, русских женщин: жену Воробьева, двух незамужних женщин Катю и Марусю и, наконец, вдову его лучшего офицера Шурку. С коллаборантами и ранеными дело было просто, они сами рвались поскорее подальше от Франции. Сложнее было дело с русскими женщинами, у Лены оставался здесь муж Воробьев, у незамужних Маруси и Кати намечались в последнее время солидные связи, лейтенант Красильников и фельдфебель Козин, у Шурки как будто никого не было, хотя и гонялись за этой веселой вдовой многие. И все-таки жаль было с ней расставаться, не известно почему, наверное, потому что привык он к ней и считал своей дочерью! Формальности были сделаны скоро, напечатаны соответствующие удостоверения, выдано маршевое довольствие, щедрое, включая все до папирос и вина включительно. Когда Галанин кончил подписывать, откинулся назад в кресле, закрыл глаза, потом внимательно посмотрел на Гроса, шефа канцелярии: «Вот, что еще: Выпишете маршбефель лейтенанту Воробьеву и фельдфебелю Козину. Они будут сопровождать наших раненых и женщин до Мюльгаузена, думаю что успеют проскочить, пока кольцо еще не совсем замкнулось! Потом… вернутся… Вот мы и будем теперь спокойны за судьбу наших раненых и женщин! Не так ли Грос?» — «Яволь! господин оберлейтенант… мы тогда будем спокойны!»
Галанин обошел в санчасти раненых, долго стоял у кровати Баера, рассказывал ему в последний раз о положении в батальоне. Баер слушал рассеянно, мыслями он был уже в Германии у себя дома, думал о жене и детях и о том, не пострадал ли от бомбежки его город. Простились довольно холодно. Галанин не мог понять, как Баер мог так скоро отойти от батальона, Баер не понимал, почему Галанин старался спасти батальон, когда теперь было ясно каждому дураку, что батальон пропал, как пропала и его бедная Германия!
Затем Галанин прошел к доктору Батурину, где веселились русские женщины с офицерами. Поморщившись, потому что ему уже начинало надоедать это непрерывное пьянство, толкнул дверь в пустующую школу, подождал терпеливо, когда кончили очередной танец и сказал здесь несколько напутственных слов, сказал что верит, что хочет верить, что их разлука с батальоном временная, что недалек тот день когда… все те же пустые лживые фразы! Чокнулся со всеми, внимательно посмотрел, стараясь запомнить на всю оставшуюся жизнь, притихших женщин, Шурку, сегодня особенно веселую и красивую. Даже удивился и своего удивления не скрывал: «Цветешь, Шурка! Смотрю на тебя и не верится что ты уже женщина и вдова!» Посмотрел на офицеров, понял их нетерпение, что бы он ушел скорее, не мешал их веселью, поднявшись попрощался: «Ну… пока… даст Бог — увидимся! Не даст — не поминайте лихом! Обнял и поцеловал каждую, криво улыбаясь смотрел как они плакали, резко повернулся и вышел в темноту осенней ночи».