Пока потери были невелики хотя пришлось бросить все автомашины с большими запасами продовольствия и боеприпасов, сохранив только свои автоматы, ручные гранаты и последние еще неиспользованные панцирфаусты; уходили так быстро, что их отступление походило на бегство! Шли как волки и скоро свернули с дороги на чуть видную в темноте осенней ночи тропу… Теперь план был простой. Пока все бойцы под командованием Закржевского пройдут горное ущелье, Галанин с Рамом должен был сдержать наступающих французов… Сказывалось, в который раз, его упрямство и вера в свою звезду! Он, все последние часы после смерти Шурки думал только об одном и страдал от сознания, что он не только погубил себя, но и всех тех простых людей, которые ему поверили, поверили его безумию… И жизнь, поэтому, казалась ему конченной и не стоило труда стараться спастись, стать снова эмигрантом, снова вернуться к лопате и кирке! Смотрел на вещи трезво, знал, что не сможет сделать этого, мешало упрямство, самолюбие и старость! Кроме того чувствовал себя усталым, таким усталым, что засыпая, не хотел просыпаться, проще говоря, хотел умереть и сейчас представлялась возможность умереть с пользой для своих детей! Потому что он видел, что они, солдаты и офицеры РОА хотели жить, были совсем молоды и сильны и не боялись испытаний!! Не любил громких фраз и сам сердился на себя, когда про себя говорил, что хочет пожертвовать своей жизнью для спасения своих бойцов!
Свою злость срывал на тех кто остался с ним у скалы и которые готовились умереть вместе с ним, в первую голову на Аверьяне: «Вы, Аверьян только мешаете мне, отвлекаете меня от самого главного, не даете мне сосредоточиться! Чтоб вас черт побрал!» Аверьян лежа рядом с ним у пулемета виновато оправдывался: «Не буду! не буду! Вот чтоб мне провалиться сквозь землю! Не для того я бежал…» — «Знаю, знаю! по всем европам и так далее, чтобы пропасть, но тогда не вскакивайте, лежите! Ложитесь за этот камень! Черт вас побери! Рам! приготовиться! не стрелять пока я не прикажу! по нашему рецепту! В морду! Залпами! И ручными гранатами… внимание! Идут…»
Пока шло все хорошо! Два раза подпустили почти вплотную врага и два раза его прогнали, во второй раз Галанин бросил своих бойцов в контратаку, но вернулся скоро, потеряв две трети своих солдат вместе с Рамом. Ругал самого себя потихоньку, вслух Аверьяна: «Какой вы боец! А еще освобождать Россию собрался!» Но знал, что напрасно… что он требовал от всех невозможного.
Когда заметил при свете ракет, что осталось только девять бойцов, которые лежали вокруг него, отдал приказ уходить и побежал за последним бойцом… И тут случилось то, чего он так боялся… этот хромой человек мешал ему сосредоточиться, мешал ему бежать за всеми остальными туда, куда влек его инстинкт самосохранения, внезапно проснувшийся с небывалой силой! Ведь в двадцати шагах от него был спасительный лес, где можно было скрыться. А Аверьян как будто издевался над ним, ковылял при свете многочисленных ракет, которыми устроили небывалый фейерверк французы. Прямо хоть плачь! Было отчего рассмеяться… пришлось вернуться и помочь этому дураку бежать, словом и делом. Схватил за руку и, увлекая за собой, закричал ободряюще:
«Аверьян! косой черт! Не теряйтесь! Видите лес? Еще каких нибудь десять шагов и мы там!» Вбежал сам в кусты, растущие на опушке и силой протащил, проволок за собой, легкого как перо, Аверьяна… Было время, так как вслед за ними неслись и рвались бризантные снаряды, успел вздохнуть с облегчением и упал…
Показалось ему, что он провалился в глубокий колодезь, выложенный красным кирпичом, знал, что если упадет на дно, погибнет, поэтому старался изо всех сил остановить свое головокружительное падение вниз и вылезть наверх, начал долгую кропотливую работу… Лез сначала очень скоро, потом все медленнее карабкался вверх, и когда ему казалось, что он уже достигал поверхности земли, вдруг снова срывался и падал и так много раз, — от этих бесплодных усилий чувствовал отчаяние и боль: болело главным образом в трех местах: во-первых, голова! Ужасно! Как будто Левюр и Джонсон лупили его по скуле молотом, во-вторых, рука, как будто, Бем и Ланг, как собаки грызли ее и пили ее кровь, отчего она немела и казалась камнем, в-третьих, жгло и першило в горле, хотелось пить, во что бы то ни стало и что угодно: вино, пиво, водку, но самое лучшее чистую воду Сони, и все время его бесплодных карабканий и падений вниз, чувствовал он эти три боли, все больше и безнадежней!