Галанин смеялся и пил за здоровье своей переводчицы. Нина не сводила глаз с его покрасневшей щеки и просила рассказать о своей жене, француженке. Галанин отмалчивался, пил со Столетовым и вместе с ним пел Стеньку Разина. Пришедший в себя после лечения у колодца Розен начал снова пить, но на этот раз быстро снова стал бледнеть и попрощавшись ушел захватив с собой шоферов. Девушки ушли на кухню мыть посуду, полицейские ушли нести патрульную службу в городе, тетя Маня поставила самовар и все сели пить чай у окна. За окном надрываясь пели петухи, слушая их стали зевать уставшие гости. Начала собираться и Нина, тетя Маня ее удерживала: «Ну куда ты пойдешь? Оставайся у нас ночевать. На улицах опасно, всюду пьяные», Галанин поднялся тоже: «Не беспокойтесь, тетя Маня. Я ее проведу, если, конечно, Нина согласится, пора и мне пройтись по свежему воздуху, а то голова болит. Слишком много выпил!» Нина, краснея, согласилась и Галанин простившись с оставшимися, вышел с ней на улицу.
После ухода Галанина, дядя Прохор уговорил Шаландина и Столетова остаться. Чем больше он пил, тем ему становилось веселей и жалко было кончать этот на славу удавшийся прием. Он категорически отказался от чая, который снова налила всем Вера, выпил снова водки и обнявшись со Столетовым не переставал болтать: «Вот какие дела! Ушел наш Галанин и увел нашу Нину. Тут дело ясное: одним словом: венчали вокруг ели и черти пели!» Тетя Маня рассердилась: «Что ты там плетешь с пьяну? На что намекаешь? Разве Нина позволит?» — «И еще как! Разве можно Алеше отказать? Я вот например. Да ни за что! Делай со мной что хочешь, родной, хоть убей!»
Вера вскочила: «Дядя Прохор, вы на свой аршин не меряйте. Вы вот напились и готовы на все. Весь вечер перед ним пресмыкались!» — «Как я? пресмыкался? Не пресмыкался я, а любил его как брата родного, любил и уважал и буду всегда его любить — нашего освободителя. Ты посмотри какой он был с нами весь вечер! Как друг драгоценный… орел! и с немцами тоже как брат и те его еще как слушаются, а Розен только и кричит: «Алексей, сюда, друг мой! ты один меня понимаешь! А? Неправда разве?»
Столетов одобрительно мычал, опрокинув стакан водки в свою бороду, тетя Маня вздыхала: «А любезный какой? моими пирогами такой довольный остался…» — «Видали? все довольны, только одна Вера недовольна, хотя долго с ним в своей комнате секретничала! Подожди, вернется твой Ваня, я ему все расскажу!» грозился дядя Прохор. Тетя Маня, смотря на раскрасневшуюся Веру, качала головой: «Нельзя так, девочка. Нина все мне рассказала!» — «Можно! Жалею, что еще мало его ударила…» — «Ударила?» удивился дядя Прохор: «Эге, ну теперь мне многое ясным становится. Вы знаете: вернулся это он, смотрю, а щека у него красная, спрашиваю, откуда это у него, а он смеется так хитро и про какую то муху ядовитую, что его укусила, рассказывает. Удивился я, понятно, ведь ночью мухи спать идут. Ну да что с ним спорить — выпили за эту самую муху. Да теперь ясно: он наверное спьяна решил тебя поцеловать, а ты его и съездила! И правильно! Тут тебе не немки, а наши русские девушки. Одним словом молодец!»
Вера протестовала и краснела: «Нет, совсем не то! Пусть бы он только посмел! Он меня только ругал за то, что я комсомолка и потом порвал портрет Сталина. Я ему за это и дала пощечину! Изменнику такому!» Дядя Прохор встал, смотрел на нее открывши рот: «Ах вот оно что! За Сталина, значит, дерешься! Ах ты, стерва! Да как ты смела? Значит все таки не желаешь исправиться? Хо-о-ро-о-шо-о! Ну теперь чаша моего терпения переполнилась. Как? Ударить моего Алешу за Сталина? А он потом, как ни в чем не бывало, с тобой за твое здоровьице поганое пил? Как Христос, значица! Бейте, пожалуйста, на здоровьице! и другую щеку. Ну нет, если он по своей слабости себя защитить не может, то я его защищу! Я тебя научу комсомольскую дуру! Где мои розги? Сожгли? Прекрасно, пойду и наломаю свеженьких. Ты, товарищ Столетов, будешь ее голову промеж ног держать, а ты, Шаландин, мою дуру, чтоб она мне не мешала ей юбку задирать. Я им обеим, сукам всыплю, будут меня помнить. Чаша моя переполнилась через край. Где розги? Я моментально обернусь».
Шатаясь, он выбежал за дверь, тетя Маня кинулась за ним: «Проша, остановись! Ну чего ты взбесился? От людей стыдно. Остановись пока не поздно!» — «Не остановлюсь…» кричал со двора дядя Прохор: «моего Алешу избили! Чаша моего терпения переполнилась. Я вам всем покажу, шлюхам! Перепорю! Розог сюда!»
Тетя Маня выбежала за ним на двор. Шаландин смеялся и смотрел на Веру, которая молча пила чай: «Да, Вера, рассердили вы своего дядю и совершенно напрасно! Вы ведь кругом виноваты и сами не хотите в этом признаться. Изменник! Страшная чепуха, вот посудите сами. Сегодня пришли ко мне многие председатели колхозов, секретари пока скрываются. Спрашивают, что делать с красноармейцами, которые с оружием в руках бродят по колхозам и не знают, что им делать. Спросил я Галанина, Розена побоялся, все таки тот немец. Ну и знаете, что Галанин мне сказал? Посмотрел вокруг, чтобы никто нас не подслушал, отвел в сторону и говорит: «Смотрите, чтобы никто из них не делал глупостей. Ни в коем случае немцам не сдаваться. Ведь попадут в лагерь, а война когда еще кончится? Пусть оденутся в штатское платье и всех их на работы в колхозах и совхозах или в полицию. Вы с Ивановым оформите им нужные документы и все будет в порядке». Вот видите какой он, и во многом так, коммунистов правда не любит, но только вредных, а вот товарища Столетова… знает давно, что тот старый коммунист, а водку с ним дул и даже целовался». Столетов задумчиво погладил бороду: «Одним словом человек он далеко не плохой, хотя в гражданской войне против меня воевал!»