Похоронили, помолились вместе с раввином, поплакали немножко, слез было мало, слишком много о себе плакали и забыли. Время было не такое, чтобы слишком много о страшном думать! Нужно было думать о живых: как спасти живых женщин, мужчин и детей… Думали и спорили по вечерам Азвиль и Кац, ходили за советом к раввину Фридману. Но раввин ничем не мог им помочь, ни советом, ни ободряющими словами. Он, вдруг, как то сразу одряхлел и начал заговариваться. Качал головой, что-то бурчал себе под нос по еврейски, или, неожиданно улыбался как то зловеще и говорил по-русски тихо и ласково: «Пусть будет, что должно быть и чем скорее тем лучше!»
Сердились умные евреи, уходили к себе домой и там возмущались: «Совсем с ума сошел! нет, не будет с него толку! Нужно нам самим решать, время не терпит. Нужно этого зверя Шульце уговорить… а то, в самом деле, с голоду все передохнем. Конечно, помогают немного друзья и родственники: Павловы, с их приемной дочкой, молочком детишек подкармливают, еврейка Люба Шварц, что замужем за агрономом Кравчуком, украдкой от мужа, куриц таскает, вдова Сабурина, уже сколько раз сахар приносила, но разве это хватит на всех евреев! Нет, нужно, чтобы мы по закону имели право на человеческий паек. Нужно еще раз просить Шульце… чтобы он был добрее, взятку ему всунуть, не бумажками, какая им цена теперь? а золотом! Все люди на золото жадные… да… золотом!»
И начали ходить по вечерам после работы, по домам измученных евреев, объясняли, просили и пугали: «Нужно для общего дела, последнее отдать, мы сами даем пример, Все свои золотые деньги для общего спасения жертвуем. Давайте поскорее!» Кричали евреи, не соглашались, объясняли начальству, что они люди бедные и золота никакого давно не видали, но Кац настаивал, продолжал уговаривать: «Поймите меня хорошенько, ведь погибнем все, как паршивые собаки! как Гольдберги! Я знаю, что у вас есть, не жадничайте, а то придется всем вешаться… груш не хватит» Уговорил! вытаскивали плачущие женщины из своих тайников последние, несчастные золотые деньги, отдавали Азвилю, требовали расписки, чтобы потом, когда немцы уйдут, жаловаться русской власти.
Кац улыбаясь писал расписки, а потом, когда обошли всех, у себя дома вместе с Азвилем, проверял и в стопки складывал. К собранным деньгам они приложили свое золото, смеялись и возмущались. Со всей общины они собрали денег на 825 рублей, а Кац один мог выложить 1505, а Азвиль без малого 2000, 1995 рублей. Звонили чистым, золотым звоном, на зубах пробовали, проверяя качество, не было ли фальшивых? Но все было в порядке и поздно ночью подвели окончательный итог: 4325 рублей в золотых царских пяти и десяти рублевках. Сумма, как будто, небольшая, но это были не какие нибудь грязные советские ассигнации, а чистое червонное золото.
Задумчиво смотрели евреи на стол, где аккуратными столбиками лежали золотые монеты. Они думали о том, с каким трудом были скоплены и сохранены эти деньги царского времени… да… это было спокойное золотое время! А теперь, разве же это жизнь? Спасли это богатство от русских, чтобы отдать ни за что немцам. И выхода не было, как будто не было… хотя, если подумать хорошенько… все тщательно взвесить… принять во внимание все обстоятельства, все человеческие слабости, привлечь и уговорить Сару — тогда нужно согласиться, что выход, хотя и узкий, даже широкий… все таки был!
Первым начал говорить об этом выходе Азвиль. Вспомнил довольно ясно всю эту красивую историю об Юдифи и Олоферне! Кац подхватил, обобщил и уточнил. Оба сделали выводы, помогая друг другу: если Юдифи удалось отрубить голову мертвецки пьяному Олоферну и этим спасти свой народ от гибели, то можно и теперь прибегнуть к тому же способу, обойдясь без этих древних ужасов и кровопролитий… времена сейчас совсем иные и вовсе не нужно никого резать, но заставить дрожащего от желания Шульце быть добрее к несчастным евреям… это ведь раз плюнуть… этот план был замечательный, и, если раввин согласится повлиять на Сарочку, не мог не удастся!
Весь день шел дождь, вечером евреи измученные и грязные вернулись домой и начали, как всегда в последнее время, горько проклинать свою жизнь! Азвиль и Кац, отправив своих жен и детей спать, пошли к раввину. У него еще горел свет. Старый еврей, с пушистой белой бородой, в очках с ермолкой на голове, совсем не похожий на еврея, а скорее на какого нибудь русского ученого, сидел за столом в своем удобном кожаном кресле и читал желтую толстую книгу.