Очнулся он на улице в обществе Каца, который провожал его по улице, падали осенние ранние сумерки, откуда то снизу с реки полз туман, и вместе с туманом падал шопот Каца: «Господин офицер, ну что вы скажете? Вы теперь сами видели, ну разве она еврейка? Это такая же еврейка, как я китаец! Ее отец, поручик соблазнил неопытную русскую девушку, сделал ей ребенка, а потом, ясно, бросил. Та родила дочку и умерла. И пропала бы дочка, если бы Красниковы из жалости ее не удочерили и не воспитали, понятно по еврейски. С тех пор Сарочка и живет с нами, как будто еврейка, а на самом деле русская на все 100 процентов. Ведь вы ее сами сегодня хорошо рассмотрели. Ее глаза, губы, ноги… все тело. Ну что там еврейского. И такая чистая и добрая девушка терпит, с нами работает и своими нежными пальчиками проклятую тачку возит. А почему? потому что мы молчим, запретила она нам вам всю чистую правду сказать, хочет вместе с нами страдать и голодать. А я вот не могу больше. Видит Бог всемогущий, не могу! И я прошу вас и умоляю, спасите эту невинную девушку, возьмите ее от нас, ведь она, когда вас увидала в первый раз, когда вы ее жидовкой ругали, вас полюбила, я знаю это… со всей силой своего красивого тела!»
Шульце плохо видел в сумерках вечера лицо Каца, слышал только свистящий шопот над своим ухом: «Ты что мелешь, жидовская морда? Отстань. Решил меня своими сказками дурить? Ты пьян, скотина!» Но Кац не отставал, продолжал дышать ему в ухо водочным перегаром: «Правда, пьян, на радостях на кухне пил! Радовался тому… что и вы… ее тоже любите, сами к ней прибежали сегодня, ведь и вы ее полюбили со всей силой вашего тела, как сумасшедший, с первого же раза, когда мы все к вам пришли в первый раз за помощью!» Шульце оттолкнул пьяного Каца, с размаху поднял и опустил свой стек, но рассек только туман, в котором вдруг пропал, провалился Кац.
На другое утро евреи строились как всегда, на своей улице, чтобы идти страдать на работе. Сара уже заняла свое место между матерью и раввином, когда вдруг пришел помощник Шульце, фельдфебель Кугель. Он долго всматривался в лица перепуганных евреев, потом вызвал Сару Красникову и увел ее как он говорил, на допрос к своему начальнику. Колонна евреев пошла на работу без нее и все с испугом ждали новой большой неприятности для Красниковых, не боялись только сами Красниковы, раввин и Кац с Азвилем, знали, какой это будет интересный допрос.
Через два часа Сара снова, одна, без конвоя, появилась в еврейском квартале, где в пустых домах плакали маленькие дети моложе десяти лет. Она собрала свои вещи, красивое белье и платья, уложила их в чемодан и пошла по городу, сопровождаемая любопытными взглядами русских прохожих. Она прошла под желтеющими липами, мимо немецкого часового, смело открыла дверь в квартиру господина Карла Шульце, к которому совершенно неожиданно для всего города и района, поступила домработницей. На улицу Карла Маркса она больше не вернулась. Юдифь вступила в шатер Олоферна!
План Каца и Азвиля, одобренный раввином, блестяще разработанный и исправленный Рахилью Соломоновной, был проведен в жизнь Сарой, дочерью поручика Попандопуло.
Она получила документ за подписью и печатью Шульце на имя Александры Николаевны Попандопуло, русской девицы, родом из Минска. С ее спины исчезла шестиконечная звезда и она спокойно, с высоко поднятой головой занялась хозяйством господина начальника немецкой тайной полиции.
Когда во вторник утром полицейский Гаврюков по приказанию своего начальника доставил на допрос Шульце подозрительного бродягу, пойманного в районе Озерного, на его долгий и настойчивый стук вышла Александра Николаевна розовая и веселая, и красивом ярком капоте. Краснея и улыбаясь она сказала, что г. Шульце занят неотложной, экстренной работой и никого не принимает и захлопнула дверь перед носом растерявшегося полицейского. Пришлось в этот день всю работу по борьбе с преступниками свернуть и ждать пока пройдет новая прихоть Шульце.