— Галя, что с ней не так?
Галина бросает стирку и подходит к дивану, на котором лежит Анна с ребенком. Твердой, уверенной рукой она щупает лоб младенца.
— С ней все нормально. Она просто разнервничалась. Знаешь, младенцы чувствуют, когда мать расстроена. Не надо было нам говорить об Андрее, пока ты ее кормишь. Подожди минуту, а потом попробуй приложить еще раз.
Вопли усиливаются, эхом отдаваясь от стен комнаты. У Анны вспотели подмышки. Она еще и плохая мать, ко всему прочему. Даже не может нормально покормить ребенка. Слезы обжигают ей глаза. «Дура, идиотка — не смей плакать…»
— Дай мне ее на минутку. — Галина берет ребенка на руки и отходит, мыча себе что-то под нос. Через некоторое время плач теряет свою силу. Малышка по-прежнему вздрагивает и икает, но начинает униматься.
— Вот так-то лучше. Сейчас ты успокоишься и продолжишь есть. Бедняжка, ей кажется, что жизнь тяжела. Некоторые малыши относятся к ней легко, а некоторые нет.
Галя укачивает малышку, раскачиваясь всем корпусом от бедра к бедру. Она выглядит как мать. В ее обращении с ребенком чувствуется профессиональная уверенность, но она смягчена нежностью.
— Вот и все, можешь ее забирать. Теперь она будет вести себя хорошо.
И она ведет себя хорошо. Вздрагивает всем телом, захватывает сосок, закрывает глазки и энергично сосет. Спустя минуту она приоткрывает один глаз и с упреком смотрит на Анну, но скоро вновь забывает обо всем, припав к источнику молока.
— Вот теперь она счастлива.
— Да, — говорит Анна, — совершенно счастлива.
Сердце ее сжимается от жалости, когда она смотрит, как малышка слепо сосет, сжимая и разжимая пальчики, пытаясь ухватить воздух. Теперь она счастлива.
— Я позабочусь о тебе, моя радость, — шепчет она. — Ничего не бойся. Я тебя никогда не оставлю.
Малышка ест, пока не засыпает. Ее ротик медленно отваливается от соска, но от него все еще тянется ниточка молочной слюны. Она причмокивает губами во сне. Ее тельце полностью расслаблено.
И тут раздается удар в дверь. Один, за ним другой. Затем удары сыплются градом, да так, что дверь сотрясается вместе с дверной коробкой. Анна в ужасе вскакивает. Малышка вздрагивает и, взметнув руками и ногами, заходится в пронзительном крике.
— О господи. — Галя вздрагивает.
Стук в дверь продолжается, но теперь вместе с ним из-за двери доносится крик:
— Аня! Галя!
— Это Дарья Соколова, — выдыхает Анна.
— Дарья?
— Да, всего лишь она.
Женщины переглядываются, зрачки у них до сих пор расширены от ужаса. Но ничего страшного, уговаривает себя Анна, просто Дарья из-за чего-то переполошилась — ничего необычного. Стук продолжается. Представить невозможно, что одна женщина может производить столько шума.
— Наверное, случилось какое-то несчастье… — Но Галина все еще колеблется.
— Лучше открыть, — говорит Анна, прикрывая головку ребенка рукой.
Как только дверь открывается, Дарья вихрем врывается через порог. Выглядит она так, будто выбежала из дому в чем была, едва успев набросить шаль. Голова у нее непокрыта. Она задыхается, глаза безумные.
— Сядь, ради бога, — приказывает Галя. — Не пытайся ничего говорить. Дай восстановиться дыханию.
Должно быть, Дарья бежала всю дорогу, а она далеко не молода. Лицо у нее бледное и потное, с выступившими на скулах красными пятнами. Она падает на стул, упираясь руками в колени и тяжело дыша.
Галина протягивает ей стакан воды.
— Выпей мелкими глотками.
Но Дарья отталкивает воду.
— Вы… вы слышали?
— Что?
— Последние известия.
— Нет. У нас радио сломано, и тебе это известно.
— И никто не пришел и не сказал вам?
— Что не сказал?
— Вчера вечером передали, у него был кризис… Сказали, что он в критическом состоянии.
— Кто?
— А потом сегодня, рано утром, — вы же знаете, я плохо сплю, поэтому встаю в несусветную рань, — сказали… — Она умолкает, не осмеливаясь продолжить, будто сами слова могут обжечь ей рот. — Сказали… Говорит Москва…
— Да, и?..
Видно, что Дарья молчит не ради усиления драматического эффекта. Она просто не может выдавить из себя ни слова.
— Д-дорогие, — заикается она. — Дорогие товарищи… и друзья…
Галя склоняется над ней. Она хватает Дарью за плечи и трясет ее, как девчонку, впавшую в истерику.
— А теперь скажи нам внятно, — требует она.
— Сталин умер, — промямлила Дарья. Глаза у нее закатываются, как у куклы.
— В смысле? Ты уверена? — сурово спрашивает Галина. — Потому что, сама понимаешь, дело нешуточное, такое выдумывать.