— Сам Волков был там? — спрашивает Андрей.
— Да. Он и сейчас там. Он хочет вас видеть.
— Как? Сегодня вечером?
— Да.
Он смотрит на папку на столе, снова переводит взгляд на Бродскую.
— Будьте осторожны, — говорит она. — И если Волков передумает, возвращайтесь ко мне. Случай интересный. Я хорошо представляю, как бы я к нему подошла. Но если нет, тогда для проведения операции я порекомендовала бы Антропова. Он хороший хирург. А качество вмешательства имеет решающее значение в таких случаях. Забор ткани на биопсию необходимо провести так, чтобы не скомпрометировать дальнейшее лечение. Что касается самой операции, необходимо с ювелирной точностью определить границы опухоли. Я помню случай, когда хирург предпочел слишком консервативный метод. Он прооперировал, не отступив достаточно от краев опухоли. Тут жизненно важно не идти на поводу у желания сохранить конечность. Пройдет несколько месяцев, — и что мы будем наблюдать? Обсеменение злокачественными клетками прооперированной области, повторный рост опухоли и, весьма вероятно, остеобластические метастазы.
— Понимаю, — Андрей встает и протягивает руку. — Спасибо, Рива Григорьевна.
Но она только качает головой, и уголки ее рта снова трогает ироническая усмешка.
— Вам не за что меня благодарить, Андрей Михайлович. Возвращайтесь, когда пожелаете.
Уже подходя к палате, Андрей намеренно заставляет себя идти медленнее обычного. Ему важно, чтобы Волков не подумал, заслышав торопливые шаги, что он кинулся к нему по первому зову, точно один из его подчиненных. На этот раз под дверью скучает другой милиционер, коренастее первого. Он окидывает врача цепким взглядом.
— Ваши документы!
Затем внимательно изучает их, водя пальцем по строчкам, очевидно, демонстрируя свою бдительность, и молча отдает обратно Андрею. Небрежным кивком указывает на дверь, тем самым давая разрешение войти.
Юра, похоже, спит. Его отец сидит на стуле возле кровати, ноги широко расставлены, руки скрещены на груди. Он более худощавого сложения, чем ожидал Андрей. Пиджак он снял и закатал рукава рубашки, будто здесь ему предстоит тяжелая физическая работа. У него сильное и жилистое тело, — такое долго противится старости. И хотя по лицу ему можно легко дать больше сорока, в его теле нет ни грамма лишнего жира.
Он поднимает взгляд. Глаза у него светло-серые, почти прозрачные. Несколько мгновений они изучают Андрея, затем Волков тихо говорит:
— Мальчик уснул. Давайте найдем помещение, где мы сможем побеседовать, не тревожа его.
Андрей замечает, что веки Юры подрагивают. Мальчик лишь притворяется спящим. Он хочет подслушать, о чем они будут говорить, и отец это знает. Андрей быстро соображает. В конце коридора есть секретарская. Девушки наверняка уже давно ушли.
— Пожалуйста, следуйте за мной, — предлагает он, снова перехватывая инициативу, чтобы показать Волкову, что сейчас тот находится не на своей, а на его территории. Но даже для собственных ушей его голос звучит услужливо.
В секретарской пусто. Большие печатные машинки стоят на столах, накрытые чехлами. По комнате разливается слабый приятный аромат. Да, кто-то из девушек принес букет белой сирени. Андрей выдвигает два стула.
— Садитесь, пожалуйста.
Он привык к тому, как по-разному реагируют родители на плохие известия. Некоторые молчат от потрясения. Кто-то начинает плакать. Есть и такие, кто пускается безостановочно пересказывать всю историю болезни ребенка с того момента, как они впервые заметили, что с ним что-то не так. Кое-кто пытается оперировать медицинскими терминами, словно он сам медик, выстраивая из них защитную стену вокруг своего ребенка, пытаясь отгородиться ею от ужасного диагноза. Однажды женщина, рыдая, упала ему в ноги, цепляясь за них, будто жизнь и смерть находятся в его руках.
Реакция может быть любой, но всегда это личная реакция и в то же время глубоко укорененная в общем для всех людей опыте.
Но этот мужчина просто молча наблюдает за ним.
— Я доктор Алексеев, Андрей Михайлович, — говорит Андрей.
— Волков, — представляется мужчина так, будто это его имя. — Я прочел ваше личное дело. По-видимому, — он упирает на это слово, что заставляет всю фразу прозвучать иронически, — как педиатр вы здесь на хорошем счету. Вам особенно удается постановка диагноза в сложных случаях. Мой сын — это «сложный случай»?
— В плане диагностики?