Он устал. Тепло от водки уже выветрилось. Он собирался поработать пару часов, но, как дурак, оставил нужные папки на работе. Может, ему стоит за ними вернуться. Заодно он мог бы проверить, как мальчик.
— Ты устал, — говорит Анна.
Она подходит и берет его лицо в ладони. Прикосновение ее пальцев такое родное и знакомое, и в то же время он ничего не чувствует.
— Ты все беспокоишься из-за того человека, — произносит она. — Не надо. Не нужно впускать его сюда.
— Он уже здесь.
Руки ее падают. Она оглядывает комнату, «знакомую до слез», как любил говорить ее отец, несомненно, цитируя какого-то поэта. Он знал стольких поэтов. Многие стихи он помнил наизусть, потому что их нельзя было записывать. Вот стол, вот низкое кресло без подлокотников, на котором, по словам отца, всегда сидела мама, когда кормила Анечку грудью. Картины на стенах рассказывают истории, которые Аня выдумывала, когда была маленькой девочкой. Трещины на потолке хранят память о ночных воздушных налетах. Даже след от протечки — старый знакомый. Потолки слишком высокие, чтобы Анна могла влезть наверх и забелить пятно. Они все собирались одолжить лестницу, но так и не собрались. Андрей намного хозяйственнее отца, но ему все время некогда.
— Представь, что здесь поселятся другие люди, — вслух произносит она. — Они никогда не узнают…
— Чего не узнают?
Она пожимает плечами.
— Не знаю. Наверное, как мы здесь жили. Да им это будет и неинтересно. Они будут заняты своей жизнью.
Он кивает.
— Аня, я тут подумал о рукописях твоего отца. Они все еще в ящике письменного стола?
— Да.
— Думаю, нам нужно отдать их кому-нибудь на хранение. Пока все это не кончится. Кому лучше, как ты считаешь? — Безопаснее, подразумевает он.
— В воскресенье я отвезу их на дачу, — говорит она. — Так нам не нужно будет никого беспокоить. Я их закопаю. Не то что бы в них было что-то компрометирующее, конечно нет, — торопливо добавляет она. Ее переполняет чувство вины. Она ведь знает, что не собирается закапывать вместе с ними дневники и рисунки.
— Старая жестянка из-под печенья подойдет, — говорит Андрей. — Та, что с девушками на катке. Если мы заклеим края изолентой, рукописям какое-то время ничего не сделается.
— Можно закопать ее под компостной кучей.
— Неплохая мысль.
— Ее все равно пора раскидать по участку. — Она смотрит на него, нахмурив лоб.
— Все будет в порядке, Аннушка. Это простая предосторожность.
— Знаю.
И тут раздается звонок в дверь. Долгий, настойчивый: кто-то, не отрывая, держит палец на кнопке. Анна с Андреем переглядываются.
— Не открывай, — шепчет она.
— Не глупи, Аня.
Он идет в прихожую и открывает дверь. За ней стоит Хорек.
— Добрый вечер, — говорит Андрей.
Не отвечая на приветствие, Хорек постукивает по свернутым в трубку бумажкам.
— Мы собираемся подать ходатайство, — гундосит он, глядя не на Андрея, а в какую-то точку рядом с его головой.
— Ходатайство?
— В связи с тем, что из этой квартиры доносится посторонний шум в ночное время. Я распространю копии по всему дому с разрешения домоуправления.
— Позвольте мне прочитать, — говорит Андрей.
Ловким движением он вынимает бумаги из рук Хорька. Пролистывает пачку. В ней десять или двенадцать экземпляров, напечатанных на машинке. Верхние — оригиналы, нижние — копии.
Аня подошла ближе и тоже просматривает «ходатайство».
— У вас дома есть печатная машинка? — любезно интересуется она.
— Нет, я… — Он тут же умолкает, подозревая ловушку.
— Тогда вам напечатали их на работе? — спрашивает Анна. — У нас на работе этого не позволяют. Использование государственной собственности и труда госслужащих в личных целях в рабочее время строго запрещено. Похоже, у вас на службе все по-другому.
Малевич нервно шмыгает носом и дергается вперед, будто хочет выхватить бумаги обратно.
— О-о-чень интересно, — продолжает Анна. — Вы знаете, мне кто-то рассказывал, что всегда можно установить, на какой машинке был напечатан тот или иной документ.
— Отдайте! Это еще не окончательный вариант. Мне нужно внести дополнения… изменения… в текст.
— Конечно, я в этом уверена, — вежливо говорит Анна. — Но мы оставим себе один экземпляр, раз уж вы были так любезны, что принесли нам его показать.
Андрей берет из стопки верхний лист, передает его Анне, а остальные отдает Малевичу. Они закрывают дверь прямо перед его бледным и встревоженным лицом и возвращаются в гостиную.