— Справедливо.
Катон остановился, чтобы осмотреть гамак. До сих пор он не знал, как устроен сон грека, так как держался отдельно от этого человека.
— Это то, в чем ты обычно спишь?
— Когда я путешествую, да. — Аполлоний легонько толкнул его, чтобы гамак раскачивался и не упирался в стену. — Это удерживает меня над землей, на расстоянии от паразитов и вшей. Я приобрел привычку пользоваться одним из них, когда был на море в юности.
Это было первая деталь о происхождения агента, и Катон стремился узнать побольше, не слишком явно давя на этого человека. — Значит, ты был моряком?
Аполлоний на мгновение взглянул на него, прежде чем он заговорил добродушным тоном. — Действительно. Пять лет на грузовых судах, курсирующих по морским путям от Испании до Александрии и выше до Вифинии. Вот почему я говорю на многих языках. Боги дали мне дар овладения языками. Нет лучшего места для изучения таких вещей, чем на палубе грузового корабля, на улицах и в гостиницах морских портов. Вот так я и пришел служить Риму, и особенно командующему Корбулону, вот уже последние несколько лет.
— Я понимаю.
— Понимаешь? — он склонил голову набок и лукаво улыбнулся. — И что заставляет тебя думать, что что-то из этого правда, трибун? Поскольку я ничего не сказал о своем прошлом за последние несколько дней, у тебя есть желание узнать побольше. И такой аппетит имеет тенденцию несколько подпитывать доверчивость человека. Почему ты должен верить тому, что я говорю?
Катон указал на гамак. — Похоже, это подтверждает твою историю о моряке.
— Разве? — Грек снова улыбнулся. — По правде говоря, однажды ночью в Александрии я выиграл его у моряка.
— А как ты объяснишь свои знания языков?
— А это благодаря долгим годам упорной работы в Александрийской библиотеке.
Некоторое время они смотрели друг на друга, прежде чем Катон спросил: — Это правда?
— Вполне может быть.
Он разочарованно вздохнул. — Ради Юпитера, дружище! Прекрати играть в свои долбанные игры, или помоги мне, я тебя награжу таким пинком, который ты не забудешь еще очень долго.
Веселое выражение на лице Аполлония исчезло. — Возможно, тебе стоит подумать об этом еще раз, трибун. Изучение языков, как бы я ни добился этого, — лишь один из навыков, которые я приобрел в юности. — Он замолчал и на мгновение огляделся, прежде чем указать в угол. — Там. Видишь эту крысу?
Катон оглянулся через плечо и увидел большого черного грызуна, сидящего в углу напротив стойла. Животное поднялось на задние лапы и понюхало воздух. В следующую секунду его сорвало с места и шлепнуло об стену позади него — острие тонкого кинжала пронзило его тело. Один из преторианцев, который чистил своего скакуна поблизости, восхищенно свистнул, когда Аполлоний подошел к нему и выдернул кинжал, вытирая кровь с лезвия, используя ткань мешка, лежавшего рядом с телом крысы. Удовлетворенный тем, что он очистил всю имевшуюся кровь, он сунул лезвие обратно в ножны, привязанные к его левому предплечью, и вернулся к стойлу. Закладывая седельные сумки в гамак, он заговорил, не встречаясь взглядом с Катоном.
— Я бы очень тщательно подумал перед тем, как снова угрожать мне, если бы я был на твоем месте, трибун.
Катон почувствовал себя явно неуютно и уязвимо. Ему не нравился оттенок угрозы в голосе агента, и демонстрация его смертоносного потенциала сильно нервировала. Если бы у него был выбор, он отправил бы человека обратно в Тарс, но не мог отменить приказ полководца. Хотя Аполлоний должен был служить его советником, Катон сразу заподозрил, что в посольской миссии он был с какой-то другой целью. Ему пришло в голову арестовать его под каким-то предлогом и держать здесь, в Зевгме, в то время как посольство продолжило бы путь в Парфию. Однако он опасался, что Аполлоний был достаточно изобретателен, чтобы организовать собственное освобождение и либо вернуться к Корбулону, чтобы обвинить Катона, либо вновь пойти за ним, чтобы присоединиться к посольской миссии. В этом случае они будут обременены взаимными обвинениями и подозрениями, когда они попытаются вести переговоры с парфянами. Возможно, подумал он, было бы лучше ранить Аполлония и оставить его дома. Это была недостойная мысль; кроме того, агент вполне мог ранить Катона и некоторых его людей в процессе. Он с горечью заключил, что прочно застрял с этим человеком.