Он неожиданно вытащил блокнот и карандаш.
— Вот Берлинский адрес моей жены… Если что-нибудь случится плохое, постарайтесь сообщить мне. А если все будет хорошо, если война закончится, я буду очень, очень рад видеть вас обоих своими гостями!.. Прощайте!.. Мне пора!..
Предсказание переводчика Владимира Альфредовича, что партизан скоро окончательно ликвидируют, не сбылось. Передышка была короткой.
К концу марта потекли ручьи; снег таял под жаркими весенними лучами солнца, обнажая прошлогодние пожарища.
В это время к Липне вплотную подступили партизаны с явным намерением завладеть, наконец, этим полуразрушенным городком, который продолжал оставаться центром немецкого владычества во всей округе.
На помощь партизанам прилетели со стороны фронта советские самолеты.
В одну из весенних ночей, когда легкий морозец сковал натекшие за день лужи, Липня подверглась сильнейшей бомбежке.
Снова задрожала и заколыхалась многострадальная липнинская земля, только стекла из окон теперь уже не вылетали: нечему было вылетать — окна были заделаны досками, тряпками, горелым железом и прочими небьющимися материалами.
С разных сторон города поднялись зарева пожаров. Всю ночь слышалась ожесточенная перестрелка.
Венецкий нервничал. Когда зарево показалось за Базарной площадью, в районе мельницы, он не выдержал и, несмотря на строжайший запрет ходить по ночам, вышел из дома и направился в сторону пожара.
На первом же углу его остановил патруль и хотел загнать в чей-то чужой дом.
Николай показал свой аусвайс, где было сказано, что «бюргермайстер» имеет право ходить по городу в любое время и, мобилизуя весь свой немецкий словарь, объяснил, что он беспокоится за судьбу мельницы.
Патрульный солдат сказал, что мельница цела, что на ней находятся немецкие солдаты, и из уважения к бургомистровскому званию Венецкого проводил его обратно домой, предупредив однако, что если тот вторично попытается нарушить запрет, его застрелят, хотя он и бургомистр.
Утром ему с большими спорами на каждом углу удалось добраться до своей конторы. Оказалось, что там удобно расположились на ночлег немецкие солдаты.
Венецкий выбрал из столов и шкафа все уцелевшие документы и отнес их к зондерфюреру Шефферу, который охотно взял их на сохранение.
Длинный Шеффер, недавно принявший в Липне хозяйственные дела, тоже болел душой за целость и сохранность своих «бетрибов» и, выбрав минуту затишья, отправился вместе с бургомистром выяснять положение.
Патрульные солдаты козыряли офицерской форме Шеффера и с ним вместе беспрепятственно пропускали его «цивильного» русского спутника.
Мельница, зерносклад и недавно восстановленный маслозавод оказались целыми, хотя немалая часть продуктов была растащена неизвестно кем. Сильно пострадала электростанция и полностью был разрушен мост через Ясну.
На обратном пути Шеффер зашел с Венецким к нему домой, по приятельски поприветствовал «фрау бюргермайстерин». в которой с удивлением узнал своего же агронома, и посоветовал обоим сидеть дома, пока не кончатся бои, а в случае надобности обещал прислать за ними солдата.
Так Николай и Лена оказались под домашним арестом.
Бомбежка прекратилась, но ближе и ближе становились пулеметные очереди и сухие хлопки винтовочных выстрелов. Партизаны явно были уже на окраинах города.
После полудня в бывший Ложкинский дом явилось все соседское семейство Иголкиных.
— Пустите нас, Сергеич? — спросил в дверях Марк Захарович. — У вас как будто затишье, а у нас вся стена как решето сделалась. Строчит и строчит там какой-то из-за базара, и все по нашей хате…
— Заходите, заходите…
Вошла Паша с огромным узлом, Володя с чемоданом и младшая восьмилетняя девочка Люся, закрученная во множество одежек.
— Так и строчит, так и строчит! — тараторила Паша, усаживаясь и развязывая платок на голове. — Никакого спасу нет… Мы и на пол ложились, и поушками укрывались, и под печку лазили… Хотели в окоп пойти, а там воды натекло выше колена… Нигде не схоронишься…
— Мамка у меня всего боится! — пробасил четырнадцатилетний Володя. — А чего там страшного? Просто партизаны стреляют в немцев, а немцы в партизан… Ничего особенного…
Паша напустилась на сына с упреками, а Лена не могла удержать улыбки, вспомнив, как эта самая Паша тряслась перед толстым Вилли и повторяла: «Пан, мы боимся!»…
— Вот в ваш дом как будто ничего и не попадает, — проговорил Захарыч. — Посидим немного, может, они и совсем угомоняться…