— Так, так! — покачал головой Венецкий. — Играли свадьбу, а теперь, видно, придется вам развод выписывать?…
— И разведусь!.. Что, я лучше его не найду?.. Вот уедет он в Белоруссию, а я тут останусь!..
— А он в Белоруссию собирается?
— Ну, да!.. То все с имением своим носился, с Шантаровым, хвалился, что его немцы помещиком сделали, а теперь, как фронт близко подошел, и про имение забыл, давай проситься, чтоб в Белоруссию его перевели, от фронта, значит, подальше…
— А ты, Константиновна, не хочешь ехать?
— А чего меня понесет? Тут у меня дом, дети, хозяйство, никуда я из Липни не пойду!
— А если русские придут и тебя заберут в НКВД?
Фруза рассмеялась.
— В НКВД?… Ну и пускай забирают!.. Подержат и выпустят!.. Кто в НКВД работает? — Мужики!.. А мужики до баб народ падкий!.. Я любому мужику так глаза протру, что он станет шелковый!..
— А вдруг несговорчивый попадется? Вроде меня?
Фруза переменилась в лице.
Она минуту помолчала, внимательно посмотрела на Николая и неожиданно вытерла глаза концом платка.
— Эх, Сергеич, Сергеич!.. Ну чего ты не мне достался? С тобой-то я бы и в Белоруссию, и в Германию, и куда хочешь пошла бы!.. И чем только тебя твоя монашка приворожила?
И заметив, что брови Венецкого угрожающе сдвинулись, она поспешила добавить:
— Знаю, знаю — из плена она тебя взяла!..А чего это мне мое сердце не подсказало в тот час да на тот самый угол выйти, когда тебя в плен гнали!..
— Константиновна! Да у меня же не было тогда на лбу написано, что я буду бургомистром!.. Ты же уже после того, как я из плена пришел, собиралась помогать Баранкову меня вешать!..
Фруза не обиделась.
— Значит, не веришь мне? — задумчиво спросила она. — Что ж, может, ты и прав: кабы ты не был бургомистром, я бы на тебя и не поглядела… А слушай, помнишь, как мы с тобой на елке плясали?
— Помню!
Ревновала тогда тебя ко мне твоя Михайловна?
— И не подумала! Она знает, что я ее ни на кого не променяю!
Фруза задумалась, а через минуту встала и тихо проговорила, направляясь к двери:
— Ну, прощай, Сергеич!
Глава 24
Розы в цвету
— Аленушка! Поповна моя милая! Здравствуй!.. Сто лет тебя не видала!..
Подруги крепко расцеловались. Затем Лена чуть отступила и окинула гостью внимательным, несколько удивленным взглядом.
Маруся после отъезда в Столярово не была в Липне более месяца.
Тогда, после бомбежки, пожара, трагической гибели матери и тяжелой болезни, она была по собственному выражению похожа на «смерть копченую», а теперь, после месячной разлуки, она поразила подругу своей красотой.
Никогда еще, ни до начала войны, ни позже, не была Маруся так хороша: было в ней что-то новое, яркое, цветущее, ее черные глаза искрились, с лица не сходила светлая радостная улыбка; трудно было поверить, что это та самая Маруся, которая лежала здесь, в комнате Лены, больная, обожженная, простуженная… Перемена была поразительна.
Способствовал этому впечатлению и новый наряд: все прежнее Марусино имущество сгорело, и она поехала отсюда в одном из стареньких, довоенных платьев Лены. А теперь на ней была шелковая блузка с вышивкой, очень хорошо сшитая, очень к ней шедшая, новый темно-синий костюм, жакетка с юбкой, явно заграничного происхождения, также прекрасно сидевший на ее стройной фигуре, на ногах — новые туфли, тоже не русского образца.
Отросшие после довоенной завивки волосы она теперь закладывала валиком на черную ленточку, а спереди и по бокам лица вились короткие кудряшки, и никто бы не догадался, что они такие короткие, потому что обгорели на пожаре; на левой щеке и на подбородке, если присмотреться, еще заметны были темные пятна — следы ожогов, но даже они не портили ее ослепительной новой красоты.
— Какая ты красивая стала! Даже трудно поверить, что это ты! — сказала Лена.
Маруся звонко рассмеялась в ответ и стала от смеха еще лучше.
— Красивая? Правда? Значит, Эрвин не врет, что я — «ди шенсте им ганцен вельт»! Лена!.. Я тебя так давно не видела — пойдем к нам… ко мне! Непременно! Я по тебе соскучилась!..
Лена согласилась: ей давно уже хотелось побывать в Столярове.
Маруся переночевала в Липне, и на следующее утро обе подруги отправились в путь.
Погода была чудная, дорога ровная, и пройти пешком девять километров не представляло большого труда.