Подруги возвращались на попутной машине по Вяземскому большаку. Туда они ехали другой дорогой, через Коробово.
Шоферу-красноармейцу Маруся сказала, что они все лето прожили в Маркове и только теперь едут в Липню.
— Все небось там у вас погорело? — сочувственно проговорил шофер. — Я в Липне был — там одни развалины.
— Нет, наш дом цел! — возразила Маруся. — Мы уже ездили смотреть…
— Ну, что ты врешь? — шепнула ей Лена, когда они уселись в кузове на каких-то ящиках.
— Надоело каждому исповедоваться: «были в плену» да «были у немца»… и смотрят на тебя тогда, как будто съесть хотят… Этот шофер, может быть, и везти-то нас не захотел бы, если бы мы ему правду сказали…
Лена ничего не ответила.
— На днях мне один капитан опять сообщил, что я «была в плену», — продолжала Маруся, усаживаясь поудобнее на прыгающей по проселочным ухабам машине. — А меня зло взяло, я ему и сказала: не «в плену», а «заграницей»!.. Ну и досталось же мне за эту «заграницу»!.. Еле от него отделалась!..
Деревни Мраковского, Ковалевского и других восточных сельсоветов, мимо которых они проезжали, были в совершенной целости и сохранности: тут стояли дома, жили люди, убирались поля — война еще до этих мест не добралась.
Но вот потянулся хорошо знакомый Лене, когда-то за ней закрепленный Молотиловский сельсовет…
Здесь вместо деревень были пожарища, вместо хат — печные трубы, сиротливо глядевшие в небо…
На самом большаке стояла до войны исключительно красивая по своему местоположению — на горах, под тенистыми старыми деревьями — деревня Климашево.
От этой деревни не осталось не только домов, но даже печных труб: они были превращены в щебенку; вся земля была перекопана траншеями и воронками, завалена железом, таким покореженным, что трудно было догадаться, чем именно первоначально было это железо; от деревьев кое-где остались расщепленные в мочалку пни…
А внизу, у самой дороги, стоял небольшой, метра три длиной, кусок забора из штакетника и запертая на маленький замок калитка; по какой неизъяснимой прихоти войны они уцелели, трудно было сказать.
Так вот он где был — фронт.
Машина миновала несколько выжженных деревень и въехала в город.
Маруся застучала кулаками по кабинке; шофер затормозил, девушки спрыгнули, поблагодарили его и пошли.
Около переулка, где находился Маковский домик, Лена хотела было проститься и идти дальше, но Маруся и слушать не стала.
— Пожалуйста, не выдумывай! Кто там тебя дожидается? Пьяный Титыч? Пожаров за это время не было; немцев нет, по хатам никто не шарит, так что твое барахло цело, никуда не денется… Идем к нам!
Анна Григорьевна была дома одна.
— Вот и дочки мои приехали! (она уже и Лену зачислила к себе в дочки). А я как чувствовала, щей свежих наварила полный котел, картошки… Садитесь обедать!..
После обеда и долгих рассказов Лена опять стала собираться домой.
— Я тебя провожу до почты, — сказала Маруся, которая никак не могла расстаться с подругой. — Может быть, письма есть от наших, а то мама все о них беспокоится.
Дощечка с надписью «почта» была прибита к дверям маленького домика напротив обгорелой коробки «Ольховского дома», где раньше помещались почта, телеграф и радиоузел, в котором до войны работала Маруся.
Подруги зашли в помещение новой почты. Там на двух сдвинутых столах навалена была большая куча писем с адресами «Липня» или «Липнинский район»; большинство из них было месячной давности; их привезли из Маркова, потом еще привозили, и все вместе сваливали на эти столы, так как разнести их по адресам было невозможно: в Липне слишком мало людей жило теперь по довоенному адресу.
В этой куче копалось человек десять.
Нашлось письмо Анне Григорьевне Маковой от ее старшей дочери Тони, но письмо это было написано еще четырнадцатого июля в Днепровске; после того сама Тоня побывала в Липне и ушла из нее, и Маруся с Леной безуспешно искали ее в Жарове; с тех пор прошло полтора месяца немецкой власти, и уже третью неделю снова была советская власть, а письмо только теперь прибыло по адресу.
— Пойдем, кажется ничего больше нет!
— Постой! Вот это письмо я возьму! — и Лена протянула руку к желтоватому конверту, на котором стоял адрес: «Днепровская область, г. Липня, Красноармейская 21, Ложкину Афанасию Титовичу».
Девушки вышли из почты и пошли на Красноармейскую, где жила Лена.
— Стой! Ведь Фруза Катковская в этом доме живет!.. Пойдем посмотрим! — и Маруся увлекла Лену на другую сторону улицы.