А Лена возненавидела этого гостя всей душой с тех пор, как заметила, что он оказывает знаки внимания его матери.
Особенно усилилась эта ненависть после того, как Андрей Петрович на именинах бабушки напился пьян с все любезничал с Ниной, а та не могла дать никакого отпора его нахальным приставаниям; бабушка тоже была навеселе и подзадоривала его.
Из отрывочных фраз Лена поняла, что этот противный человек хочет жениться на ее матери.
На другой день между Надеждой Фроловной и Ниной был большой разговор: старуха настаивала, чтоб ее дочь согласилась на брак с Андреем Петровичем.
— Это же твое счастье!.. Как ты не понимаешь?! — доказывала она. — Это же настоящий человек! Он все, что надо, тебе из-под земли достанет!.. со всеми знаком, все его уважают, всегда у него деньги есть!.. А что иногда выпьет, так мужчине без этого нельзя…
— Мама!.. Но ведь я же замужем! — слабо защищалась Нина.
— «Замужем»!.. Тоже еще сказала: «замужем»!.. Муж в лагерях, неизвестно, вернется или нет, а ты тут по нему сохнуть будешь!.. Жизнь свою губить!.. Давно уже тебе надо было с ним кончать!.. Что ты от него хорошего видела? Чуть не голодала… Лишенкой стала через него… Разведись!
Развод в те годы был прост, и вскоре в концентрационный лагерь был послан документ о разводе Нины Васильевны с заключенным лишенцем — мужем.
В доме Надежды Фроловны справили свадьбу.
Всю ночь горланили на этой свадьбе пьяные гости, и всю эту холодную осеннюю ночь в углу чердака рыдала одинокая девочка; она так и заснула на чердаке, свернувшись клубком посреди всякого старого хлама, а когда утром проснулась — у нее зуб на зуб не попадал от холода.
Лена наотрез отказалась звать отчима отцом; она называла его «Андрей Петрович», иногда, сквозь зубы «дядя Андрюша», но чаще всего никак не называла — тут уж и уговоры матери, и воркотня бабушки были бессильны.
Отчим тоже невзлюбил упрямую девочку, наградил ее прозвищем «поповна» и очень любил дразнить ее, рассказывая всевозможные гадости о попах.
Лена смотрела исподлобья и все упорнее и упорнее молчала; иногда по целой неделе никто дома не слыхал ее голоса.
Это время она очень много читала: перечитала почти всю школьную библиотеку и довольно большую библиотеку бабушкиных квартирантов, гд ебыло немало книг совсем не для детского возраста. Книги были для нее большой радостью и поддержкой.
В школе, куда Лену приняли сразу в третий класс, она училась лучше всех: у нее были блестящие способности, исключительная память и не менее исключительное упорство. Заданий «отсюда-досюда» она не признавала; каждый учебник, попадавший ей в руки, она прочитывала от доски до доски, во всех направлениях, с таким же интересом, как самую увлекательную беллетристику; поэтому объяснения учителей никогда не были для нее новостью.
Около нее всегда толпились отстающие и неспособные, которым она помогала, но настоящих, задушевных подруг у нее в школе не было: слишком был далек ее духовный мир от непритязательных интересов сверстниц.
Но ни в школе, ни дома никто не знал, что у этой молчаливой девочки была своя радость, свое счастье, своя тайна, которой она ни с кем, даже с матерью, не делилась: она снова пела на церковном клиросе — не в большой городской церкви, где пел по нотам платный хор, и куда ходила к обедне по большим праздникам бабушка, а в загородной, маленькой, кладбищенской церковке, где пели любители, принявшие девочку в свою среду.
На этом клиросе появились у нее первые подруги — Катя и Наташа; с этими взрослыми девушками у нее было гораздо больше общего, чем с ровесницами.
С ними она не была молчаливой и замкнутой, напротив, много говорила, вознаграждая себя за домашнее молчальничество.
Дома об этом не подозревали: она никогда не молилась и не крестилась в присутствии родных, и даже нарочно, из противоречия ханжеской религиозности бабушки, к великому негодованию последней постоянно занималась по праздникам рукоделием.
Однажды к хозяйственной Надежде Фроловне пришла одна маленькая старушка — покупать гусиные яйца.
Старушка эта жила недалеко от кладбища, ходила в кладбищенскую церковь и знала Лену в лицо.
— Деточка! Вот ты где живешь? — воскликнула она, увидев маленькую певчую. — И ты так далеко ходишь?
— Это внучка моя! — сказала Надежда Фроловна, еще не зная, в чем дело.
— Так-так, внученька ваша!.. А я-то все думала: чья это девочка, так молится, так поет хорошо, голосок такой хороший… Мы все, старушки, на нее глядим и радуемся!.. Время теперь такое, знаете, молодежь-то все безбожники, комсомольцы, а она на клиросе поет, ни одной службы не пропускает…