Холодная улыбка чуть-чуть тронула губы оперуполномоченного.
— У нас никаких недоразумений не бывает! — произнес он таким веским тоном, что, казалось, даже смешно ему возражать. — Если мы арестовали человека, значит, на это имеются причины.
— И вы уверены, что не можете ошибиться?
Эти слова Кирюхин ответом не удостоил; он вынул из стола несколько бланков, напечатанных на превосходной, плотной белой бумаге (в те времена в конторах и даже в школах писали на обоях, старых негодных бланках, на папиросной и оберточной бумаге) и приготовился писать.
— Ваша фамилия, имя и отчество?
За этим последовал ряд вопросов о жизни и занятиях Николая.
— Вы последние пять лет жили отдельно от ваших родителей?
— Да!
— И вы не знали, что ваш отец являлся членом контрреволюционной организации, которая занималась вредительством?
— Неправда! — вскричал Николай, и его обычно низкий голос сорвался на петушиный, мальчишеский дискант, как это с ним бывало в четырнадцать лет. — Направда! Мой отец не мог заниматься вредительством!.. Он — честный человек!.. Он всю жизнь был революционером!.. Настоящим революционером!.. Он был в ссылке…
— И вскоре опять угодит туда же! — насмешливо прервал его Кирюхин.
— Но ведь это было до революции, при царском режиме!
— При царской власти, возможно, он и был революционером, если только он не придумал себе революционное прошлое; но тем прискорбнее, что при советской власти он стал вредителем!
— Он не мог быть вредителем! Это наглая клевета!
Кирюхин рассмеялся тихим неприятным смешком.
— Как вы горячо заступаетесь за своего папашу!.. Но, к сожалению, он этого не заслуживает. Его преступление доказано: он — член вредительской организации, агент иностранной разведки и враг советского народа. Я допускаю, что вы об этом ничего не знали: такой человек, как Венецкий, мог скрывать свою деятельность даже в кругу своей семьи, тем более, что вы эти годы жили в другом городе и встречались с ним не так уж часто… Вас я не обвиняю: у нас дети за родителей не отвечают! Но не старайтесь выгородить отца — это напрасный труд!
Николай бессильно опустился на стул.
— Когда моего отца преследовала царская власть, — проговорил он глухо. — Это было не обидно: он действительно был врагом самодержавия… А теперь!.. Когда советская власть, за которую он всю жизнь, всю душу отдал… советская власть возводит на него такую мерзкую клевету!..
— Это обидно? Да? Значит, царская власть была справедливее, чем советская? Вы это хотели сказать?
Николай поднял голову и посмотрел оперуполномоченному прямо в глаза.
— Я этого сказать не хотел… Это вы сказали… И, пожалй, на этот раз сказали правду…
— Ну, ну! — Кирюхин постучал по столу карандашом. — Осторожнее, молодой человек! Думайте, прежде чем говорить!.. Я ведь могу и не поверить, что вы непричастны к делам вашего отца.
— Никаких дурных дел, а тем более контрреволюционных, за моим отцом не было и нет!
— Вы упрямы!.. Но об этом довольно!.. Ваш отец получит то, что заслужил!.. А вот вам лично следует еще доказать, что вы действительно советский человек!
— Уж не хотите ли вы, чтоб я от своего отца отрекся?
— Не придумывайте трагедий!.. Этого я вам предлагать не собираюсь: все равно, такие отречения бывают слишком неискренними… Мне нужно от вас совсем другое.
— А на что именно я вам понадобился?
— Видите ли, — заговорил Кирюхин более мирным, деловым тоном. — Вы знаете, что враги нашей советской власти не дремлют, они проникают всюду… Вы работаете в Белоярске?
— У вас записано, где я работаю!
— Да, да… Там, в Белоярске, мы тоже нащупали вражескую руку, но пока мы не имеем еще достаточно сведений, чтоб разоблачить врагов…
Он приостановился и внимательно посмотрел на Венецкого, тот ответил ему угюмым, вопросительным взглядом.
— Вы должны немедленно по возвращению в Белоярск явиться в тамошнее НКВД и передать этот конверт. Вас примут и назовут вам несколько ваших сослуживцев, которые у нас на подозрении; вы будете следить за всеми их поступками и словами и сообщать…
Товарищ Кирюхин вдруг запнулся и вздрогнул: Николай Венецкий уже не сидел перед ним, а стоял и казался в эту минуту гораздо выше своего и так не маленького роста; его лицо было страшно, кулаки сжаты, темные глаза метали молнии.
— В шпионы вербуете?! — прогремел он. — Не в коня корм. Не умею и учиться этой подлости не желаю!..
Он повернулся, вышел из кабинета, хлопнул дверью так, что задрожали стекла и по всему роскошному зданию, нарушая его тишину, отозвалось гулкое эхо, прошел большими шагами через коридор, лестницу, приемную и вышел на улицу, где уже сгущались сумерки.