Владимир Альфредович фон Шток просидел у своих новых знакомых до глубокой ночи, много рассказывал, интересно и остроумно, и много выслушал рассказов.
ТО, что рассказано было однажды, легко по проторенной дорожке рассказывалось вторично, и к полуночи гость уже знал и о советском священнике Михаиле Степановиче Соловьеве, и о «враге народа» Сергее Александровиче Венецком, и о многом другом…
Прощаясь перед уходом, он неожиданно наклонился и поцеловал руку Лены.
— Это зачем? — воскликнула она почти испуганно.
— Так было принято в нашем кругу, Елена Михайловна! — ответил эмигрант с почтительным поклоном.
Но его глаза, вспыхнувшие за стеклами очков, говорили, что не только светский этикет далекого прошлого был причиной его неожиданного поступка.
Николай закрыл за гостем дверь и вернулся в комнату. Он подошел к сидевшей у стола Лене, взял ее руку и, неожиданно для себя самого, тоже поцеловал.
Лена вспыхнула и заставила себя рассмеяться.
— И ты уже записался в старорежимную аристократию? И в твоем «кругу» так принято?
— А что, этому барону можно, а мне нельзя? Неужели я совсем не гожусь в старорежимную аристократию?
Его голос слегка дрогнул: ему трудно было обращать в шутку то, что для него давно уже не было шуткой.
— Годишься, годишься, господин губернатор! Еще в рыцари тебя надо посвятить, а я буду твоей дамой сердца!..
В конце января в Липне начались ежедневные метели: снег и ветер, ветер и снег каждый день.
На всех улицах города и пригородных дорогах собрались огромные сугробы, в которые люди проваливались выше колена. Движение машин прекратилось совершенно.
И вот в одно морозное и метельное утро по всем домам пошли немецкие солдаты и стали выгонять на расчистку снега все население города. Выгоняли со скандалами, с криками. Люди, среди которых было немало больных и ослабевших от плохого питания, прятались, скрывались от немцев.
Но все же, на работу вышла с лопатами огромная армия. Даже не верилось, что в опустошенной Липне живет так много народа.
Счастливцев, имеющих добротную, теплую одежду и обувь, было мало. Большинство ходило в лохмотьях, в слишком легких одеждах, в лаптях, в рваных и разнопарных сапогах и валенках.
Немцы заставили счищать снег на дорогах до самой земли. За день было расчищено несколько главных улицв самой Липне и несколько участков дорог на подходе к городу.
Когда стемнело, народ распустили «нах хаузе». А ночью задул ветер, поднялась поземка, и к утру все расчищенные дороги снова были заметены мелким рассыпчатым снегом, в котором вязли и буксовали машины немецкой армии.
Людей снова выгнали на дорогу. Эти люди снова расчистили немалую площадь, а к утру ветер и метель уничтожили их труды.
И так пошло изо дня в день.
Установилась странная погода, какой в мирное время в этой местности никогда не бывало, по крайней мере, никто из старожилов такого не помнил.
С утра бывал жестокий мороз и яркое ослепительное солнце, за несколько дней покрывшее лица всех снегочистов темно-бронзовым, почти тропическим загаром и превратившее их с виду не то в индусов, не то в малайцев.
К заходу солнца поднимался легкий ветерок, и начинала мести поземка.
К полуночи уже завывал ветер, несущий тучи снега.
К рассвету — мела метель, наворачивая сугробы. А после рассвета — снова жгучий мороз и яркое солнце.
По краям дорог росли в вышину горы затвердевшего, слежавшегося снега; местами они были выше человеческого роста.
А в середину почти каждую ночь, как в насмешку, ветер надувал с полей и огородов новый снег — мягкий, пушистый, рассыпчатый, в котором можно было увязнуть выше пояса.
Немцы ругались, зябли, выворачивали и натягивали на уши свои неприспособленные к климату пилотки, поддевали самые невозможные одежды под свои ветерком подбитые шинели и кляли на чем свет стоит Руссланд, русскую зиму и русские дороги.
Русские тоже ругались, ходили не по дорогам, а по верху, по выброшенному снегу, который был значительно тверже, и кляли непонятливых немцев, которые, вместо того, чтобы накатать, как всегда делалось со времен отцов и праотцов, сверху по снегу твердую санную дорогу, упрямо заставляли ежедневно ворошить и расковыривать этот снег, и счищать его до самой промерзлой земли, которая также упрямо почти ежедневно обратно пряталась под пушистое снеговое одеяло.
На Базарной улице стоял небольшой домик — как почти все дома в Липне, деревянный, деревом крытый, серенький.
Принадлежал он заготовителю скота Кафтаненкову Ивану Лукичу, который жил в нем с большой семьей: у него была жена Марья Игнатьевна, сестра жены Надя, в сорок первом окончившая школу, пятеро детей, из которых старший одну зиму ходил в первый класс, а младший родился за месяц до начала войны, и девяностолетняя полуслепая Семеновна, бабушка его жены.