Маринка и мама подскочили ко мне, отвели к диванчику и усадили.
Начали хлопотать вокруг, притащили воду, нарезанное яблоко, сэндвич.
Предлагали померить давление, принять душ, переодеться.
А я сидела, и внутри головы у меня была абсолютная пустота.
— Мам, собери мне вещи в палату, я вернусь куда положено, — попросила я.
— Конечно, доченька, — подхватилась мама и побежала собирать вещи.
— Марин, купи мне новый телефон, я тебе потом отдам деньги, — озадачила я подругу.
— Да, хорошо, а тебе можно в него смотреть с сотрясением?
Я бросила на нее уничтожающий взгляд.
— Поняла!
И она тоже убежала.
Я прошла в палату к Мише. Там был закуток рядом с санузлом, где я переоделась в чистую футболку, чтобы не пугать его «беременной» распашонкой и зашла проведать.
Он как всегда спал.
Синяки вокруг глаз были по-прежнему страшными, но уже начали линять. Доктор сказал, что после операции они снова потемнеют, никак иначе не получится. А операция уже завтра.
Ох, как невовремя мне эти волнения!
— Спит? — Спросили за спиной, и я вздрогнув обернулась.
Свекровь подошла неслышно, прикрывая дверь. И судя по ее лицу, меня ждал неприятный разговор.
— Спит, — кивнула я.
Пальцы вцепились в край кровати.
О том, что в этом состоянии Миши виновата все-таки я, я еще не успела подумать.
А ведь так и есть. Не свяжись я с Ореховским, ему бы и в голову не пришло…
— Ты ведь не оставишь нас, Лен, — спросила свекровь, становясь рядом и заглядывая мне в лицо. — Куда ты теперь пойдешь, беременная? Одна? Ребенку нужен отец.
— Конечно. Всем трем детям нужен отец, и он будет с ними столько, сколько захочет, — ровно сказала я.
Хотя внутри мне хотелось кричать от ужаса. Получается, у меня нет выхода?
Я должна простить Мишу?
— Ты должна простить Мишу, — повторила за моими мыслями свекровь.
— Не хочу, — сказала я из чистого упрямства.
— Что значит — не хочу? — Удивилась та. — То есть, пятнадцать лет ты как сыр в масле каталась, любые капризы, любые наряды, на работу не ходила, в свое удовольствие жила, а как только пришла беда — сразу в кусты? Разбирайтесь сами?
— Вы ведь знаете, что он мне изменял?
— Знаю, — подтвердила мои подозрения свекровь. — Но он раскаялся. И ему нужна помощь. Изменять он тебе все равно не будет теперь, так что ж обиду по жизни тащить? Вы не чужие люди, Лен. Я одна с ним не справлюсь.
— Вам сиделка бесплатная нужна?
— А тебе только деньги? — Зло бросила она.
— Мне нужна мою жизнь, которую он испортил!
— Без него у тебя не было бы никакой жизни! Работала бы продавщицей в пивнухе! Не такая уж ты умная! Он из тебя человека сделал, а ты как мразь себя ведешь, бросая его в самый тяжелый момент.
Это она еще не знала, что виновата я.
Наверное, я бы никогда не оправдалась за то, что случилось с ее сыном, если бы она только знала.
— Я пойду, — сказала я, с трудом разгибая пальцы, сжатые на краю кровати. — Если Миша очнется, не говорите ему о ребенке пока.
— Сама решу, что мне делать! — Бросила свекровь.
Подруга
С нехорошим чувством я возвращалась к себе в палату. Меня тошнило и кружилась голова. И судя по отражению в зеркале, я была серой с зеленоватым отливом.
В таком виде меня и встретили тамошние врачи, хорошенько пропесочили и велели следующие двое суток с постели не вставать.
На этот раз все мои мольбы были тщетны.
— У моего мужа операция! — Кричала я.
— Ничего страшного, мы тебе все расскажем. И нечего тебе там делать!
Маринка нашла меня в палате.
— На вот, держи, — она сунула мне телефон. — Теперь рассказывай.
— Что рассказывать?
— Что у тебя с тем одноклассником, откуда тебе ребенка надуло, что ты делать собираешься.
— Не знаю, Марин… — я вертела телефон с новой симкой в руках. К счастью, я помнила пароли ко всем мессенджерам, так что почти не страдала от потери связи.
— Ты остальные вопросы специально пропустила?
— Да, — честно призналась я, устраиваясь поудобнее на подушках. Лежать я уже устала, но врачи твердили, что это только на пользу. Я решила, что буду их слушаться хоть раз в жизни. Почему-то мне правда не хотелось потерять этого ребенка теперь, когда он последний ребенок моего мужа.
— Так что с одноклассником.
— Он оказался… не очень хорошим человеком.
Что делать с Ореховским и моим знанием, я не знала. Полицию отложили еще на пару дней, чтобы Миша успел восстановиться после операции, а я носила знание в себе и не представляла, что теперь им сказать.
— Я так и знала! — Завелась Маринка. — Я тебе сразу сказала, что он какой-то подозрительный!
Я не стала ей напоминать, что она гнала меня за него замуж.
Что уж теперь, я и сама думала о нем как о спасителе. Придет настоящий мужчина и поможет мне выбраться из непонятной ситуации, из моего брака.
— А залететь когда успела? Ты же материла своего Мишу на чем свет стоит! Неужели с вашей поездки? — Поахала Маринка.
А я покраснела.
Тот день вспоминался мне странными вспышками. Тревожное ожидание свидания с Димой, мое волнение до невиданных высот взобравшееся в считанные часы, скандал, который закатил Миша, его агрессия… и внезапное возвращение в прошлое. В недавнее прошлое, когда он нежно любил меня часами, доводя до исступления от удовольствия.
Я была зла на него, но не могла не согласиться, что он был по-прежнему хорош.
И я все еще любила его в глубине души, хоть и жгла нанесенная обида.
Но обида, любовь, злость — это все были чувства. А мне предстояло принять куда более серьезное решение, чем обижаться или не обижаться.
— Мы… были близки уже после, — вот так я сказала. Потому что положа руку на сердце не могла сказать, что он меня изнасиловал, если я сама этого хотела.
И сейчас была даже благодарна. Зародившаяся во мне новая жизнь давала мне надежду, что и с ним все будет хорошо.
— Так ты его простила? Мишу? — Уточнила Марина.
— Нет!
— Но вернешься к нему?
— Нет…
Ответила я не очень уверенно, но Маринка все равно покачала головой:
— Ну и дурочка ты. Посмотри, какой мужик все-таки, а?
— Переломанный…
Вина кольнула в сердце сильнее прежнего.
Даже подумалось — пусть бы он и дальше был уродом и изменщиком, но только здоровым.
— Зато умный, сильный, столько всего для тебя сделал! Знаешь, подруга, сколько мужей моих знакомых изменяли им?
— Сколько?
— Да почти все! А знаешь, сколько признались? Почти никто! Девки сами унижались, улики собирали, носом тыкали своих! А те даже не раскаявшись, сразу начинали на них орать, деньги урезать, гулять напрямую, уже не скрываясь! Никто как твой себя не повел, Лен! Вот клянусь — ни один!
— И что ты хочешь мне этим сказать? — Устало спросила я.
— Что он тебя и правда любит.
— Любил бы — не гулял, — отрезала я.
— Да дурак был! А теперь гулять не будет, нагулялся. Сама же знаешь — мужикам нужна свобода. Дорасти они должны до семьи.
Маринка вздохнула.
Я не стала ее поддевать ее семейной ситуацией, хотя там тоже все было не очень гладко, мне еще о себе надо было подумать. И о ребенке.
— Ты правда думаешь, что надо простить? — Спросила я через некоторое время.